Жизнь после жизни

Несмотря на опасения Сильви, Урсула получила диплом по курсу иностранных языков — французского и немецкого, с дополнительной (весьма скромной) специализацией в итальянском. После выпуска она, за неимением лучшего, подала заявление на должность преподавателя педагогических курсов и получила искомое место. Затем взяла отсрочку на год, чтобы немного посмотреть мир, прежде чем на всю жизнь застрять у классной доски. По крайней мере, так она объяснила свое решение родителям, хотя в глубине души надеялась, что в ходе ее поездки случится какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, которое избавит ее от выхода на работу. Каким будет это «событие», она совершенно не представляла («Возможно, любовь», — задумчиво протянула Милли). Да что угодно, лишь бы не прозябать до самой старости в женской гимназии, где придется уныло талдычить склонения и спряжения, покрываясь, как перхотью, меловой пылью. (Такой автопортрет подсказали наблюдения за ее собственными учителями.) Эта профессия не вызывала восторга и у ее близких.

— Решила стать учительницей? — спросила Сильви. («Честно говоря, поднимись у нее брови еще выше, они бы взмыли за пределы атмосферы», — рассказывала Урсула своей подруге Милли.) — Нет, в самом деле? Ты хочешь преподавать?

— Почему все до единого задают мне этот вопрос совершенно одинаковым тоном? — Урсула была уязвлена. — Неужели я настолько не подхожу для этой профессии?

— Конечно.

Сама Милли завершила курс в Лондонской академии драматического искусства и играла в репертуарном театре Виндзора, где ставились дешевые мелодрамы и второсортные комедии, рассчитанные на невзыскательного зрителя.

— Жду, когда меня откроют, — сказала она, принимая театральную позу.

«Как видно, все мы чего-то ждем», — подумала Урсула.

«Не надо ждать, — заявляла Иззи. — Надо действовать». Хорошо ей было рассуждать.

Милли и Урсула сидели в плетеных креслах на лужайке в Лисьей Поляне, ожидая появления семейства лис. Лисица со своим потомством повадилась к ним после того, как Сильви начала их подкармливать. Рыжая стала теперь почти ручной и смело располагалась в центре газона, как собачонка в ожидании обеда, а вокруг нее бегали и кувыркались набравшие к июню резвости долговязые лисята.

— Что же мне тогда делать? — беспомощно (и безнадежно) спрашивала Урсула. — Выучиться на стенографистку и пойти на государственную службу? Это тоже довольно безрадостный выбор. Не знаю, чем еще может заниматься женщина, не желающая прямиком переходить из родительского гнезда в дом мужа?

— Образованная женщина, — уточнила Милли.

— Образованная женщина, — согласилась Урсула.

Бриджет пробормотала что-то невнятное, и Урсула ее отпустила:

— Спасибо, Бриджет.

(«Ты-то повидала Европу, — упрекнула она Сильви. — В молодости».

«Я ездила не одна, а в сопровождении отца», — возразила Сильви. Но аргумент дочери, как ни странно, возымел какое-то действие, и именно Сильви в конце концов стала ратовать за ее поездку вопреки протестам Хью.)

Перед отъездом племянницы в Германию Иззи прошлась с ней по магазинам и купила ей шелковое нижнее белье и шарфики, красивые носовые платки с кружевной каемкой, пару «шикарных» туфель, две шляпки и новую сумочку.

— Только маме не говори, — попросила Иззи.

В Мюнхене Урсуле предстояло жить на Элизабетштрассе, у семьи Бреннер, которая включала родителей, трех дочек (Клара, Хильдегард и Ханнелора) и сына-курсанта по имени Гельмут. Хью заранее списался с господином Бреннером, чтобы с пристрастием оценить его как хозяина дома.

— Герр Бреннер будет страшно разочарован, — сказала она Милли. — Его так накачали, что он ждет чуть ли не явления Христа.

Герр Бреннер, который преподавал в Deutsche Akademie, похлопотал, чтобы Урсуле дали вести английский в группах для начинающих, а также нашел ей частные уроки. Все это он выложил ей при встрече, прямо на вокзале, чем несколько огорошил свою гостью. Она еще не настроилась на работу, да и утомилась после долгой и тяжелой поездки по железной дороге. Schnellzug[47] с парижского Gare de I'Est[48] оказался совсем не скорым, а в одном купе с Урсулой ехал, в частности, пассажир, который то дымил сигарой, то жевал колбасу, откусывая прямо от толстой палки салями, — и то и другое портило настроение. («В Париже я увидела одну-единственную достопримечательность: вокзальную платформу», — написала она Милли.)

Когда Урсула вышла в туалет, любитель колбасы последовал за ней в коридор. Она подумала, что этот тип собрался в вагон-ресторан, но, когда дошла до туалета, преследователь, к ее ужасу, попытался втиснуться в кабину вместе с ней, бормоча что-то непонятное и, скорее всего, похабное (чего еще ожидать после сигар и салями).

— Оставь меня в покое (Lass mich in Ruhe), — потребовала Урсула, но этот наглец продолжал заталкивать ее в туалет, а она продолжала его отпихивать.