Жизнь против смерти

«Мы с Митей видели обезьян в зоологическом саду. Они играли такой захлопывающейся дверкой — обезьяны с треском закрывали ее десятки раз». Именно так гестаповцы выдвигают и задвигают ящики. Еленка называет это некоординированными движениями. (У Скршиванеков, наверно, уже проснулись от этого грохота. Как Митя?) Гестаповцы в ярости, что ничего не нашли. Их выводят из себя самые невинные, обиходные предметы, необходимые в жизни. (Боже, как была прекрасна эта жизнь!) Они были бы очень рады сенсационной находке. Произвести впечатление, нагнать страху — это они умеют. Сколько же они получили за Гамзу? У них наверняка бывают премии. Они ненавидят нас и за то, что мы не дали им повода придраться. «И как им не стыдно залезать в чужие ящики, — вдруг по-детски подумала Нелла Гамзова. — Да осыпь меня золотом, я и тогда бы не согласилась. Сейчас он роется в моем белье… точно меня раздевают нацисты… да, мы сдались на их милость… спасибо государственной прозорливости президента Гахи. И еще… ему очень к лицу оказался коричневый военный мундир. И об этом в «Народном страже» написал подлец редактор! Как люди умеют приспосабливаться! И это — чех! Когда-нибудь его повесят. Тоник прав. Но тем временем Гамза может тысячу раз погибнуть. Если бы только он был дома! Часы, чулки и все остальное — пустяки».

— Это семейная переписка, — вдруг сказала Нелла и встала.

Нелла думала, что во время обыска будет неуязвима. Но едва гестаповец коснулся мамочкиных писем, посланий, полных любви и упреков (старая пани из Нехлеб писала толстым вечным пером, доставшимся ей после отца, энергичным крючковатым почерком — мамочка ужасно грязно писала…), в эту минуту внутри Неллы все дрогнуло, будто память о матери могла быть запачкана или осквернена кощунственными руками.

— Семейная переписка. — И Нелла подошла к гестаповцу. — Ничего другого в них нет. Честное слово.

Гестаповец сделал вид, что не слышит. Пальцами, поросшими рыжей шерстью, нарочно медленно, как показалось Нелле, чтобы подразнить ее, он развязал выцветшую сиреневую ленточку, которой была стянута пожелтевшая пачка писем. Он перелистал письма с ловкостью завзятого картежника… и подал их Нелле с омерзительно-любезной улыбкой. Это им нравится! Играть с нами, как кошка с мышью. Держать нас в кулаке. Они на коне. Им хорошо, а нам жутко… И все-таки я не хотела бы оказаться на его месте ни за что на свете. Еленка, врач, входит в дом и приносит помощь и утешение. А они — ужас и несчастье. Да разве это жизнь? Нет, не хотела бы я быть в их шкуре.

— У вас тяжелые обязанности, — произнесла она с непостижимой иронией, когда гестаповец снял с себя не только кожаную куртку, но и пиджак, встал огромными сапожищами на стул в коридоре и принялся подавать другому чемоданы, лыжи и всевозможный хлам, уложенный на шкафах. Отовсюду летит пыль и садится на голову. Гестаповец засучил рукава рубашки, и маленькая худенькая Нелла снизу с ужасом рассматривает бычью шею и вздувшиеся мускулы на голых руках. «Боже, как он, вероятно, умеет бить!» Лучше не вспоминать о Гамзе.

— Что здесь такое?

Он вертел в пальцах металлический цилиндрик, выкрашенный в защитный цвет.

Нелла не знала. Загадочный предмет излучал неопределенный страх. Как он попал к нам? Может быть, они сами подбросили его сюда?

— А, это фильтр от противогаза, — звучным голосом пояснил Станя.

Серая тесьма путается, и гестаповец уже тянет из самого верхнего ящика ворох невзрачных серо-зеленых мешков с противогазовыми масками. Как неожиданно они вынырнули… до сих пор от них веет мюнхенской трагедией.

— Вы были солдатом?

Станислав подтвердил.

— Ну, теперь вам, чехам, войны бояться нечего, — похвалился гестаповец.

Мать и сын промолчали.

В квартире царил полный хаос. Маленький мирок, который Нелла устраивала с такой любовью, словно по мановению руки превратился в свалку. Разрушать — дело нехитрое.