Жизнь, прожитая не зря

Он слышал, как чеченцы возились возле разбитой машины, чуял запах горелой человечины — запах, источаемый свежесожжёнными танками, такой знакомый ему с войны. Но идти туда не стал, потому как не хотел увидеть своих мёртвых товарищей почернелыми кусками обугленной плоти.

Он вспоминал старика, умершего прошлой ночью, растерзанных пулями Сослана с Николаем, и ему делалось муторно.

«Эх, дед Богдан, — подумал вдруг солдат. — Не быть тебе похороненным по-людски. Я-то думал, хоть могила у тебя будет, а эти гады даже тела твоего не оставили — сожгли и бросили. Что не сгорело, то птицы расклюют, псы бродячие обгложут».

Перед глазами вставали Сослан, Николай — сначала настоящие, живые, а потом — расстрелянные, нелепо трясущиеся на заднем сидении насквозь изрешеченной, но продолжающей нестись вперёд машины.

«Не дожили, пацаны, до воли, здесь навек сгинули», — и Станислав поднял глаза к вечернему, быстро меркнущему небу.

Он доел всё, что было в пакете, и отбросил его прочь. «Муха» и автомат лежали рядом. Солдат поглаживал пальцами гладкую прохладную сталь гранатомётной трубы, вынимал, оглядывал и вставлял обратно рожки, проверяя их в сотый раз. Изредка до него доносился шум проносящейся по дороге машины, и он настораживался, быстро сдёргивая предохранитель.

Потом мысли его стали путаться, и на Станислава временами накатывала дремотная слабость. Он лежал на спине, лишь иногда приподнимал голову, прислушивался. Но не мог уловить ничего, кроме шелеста тростника и криков птиц.

Так он пролежал до темноты. И когда непроглядная ночная тьма накрыла Терек словно буркой, он, собравшись с силами, поднялся на ноги и пошёл к воде. Ему оставалось последнее — переплыть на другой берег.

Вода в реке была холодная, быстрая. Станислав долго бродил по мелководью вдоль стены тростника, шлёпая ногами и пытаясь почти на ощупь отыскать какую-нибудь корягу.

На небо выползла краюха луны, и водная рябь засеребрилась, заиграла причудливой дорожкой. В лунном свете он увидел тёмную шумящую стену густых зарослей, в которых просидел весь день и стремительно несущийся мимо него водный поток. Жадно глянул на противоположный берег с невысокими глинистыми обрывами, от которого его отделяла теперь сотня метров.

Станислав пристально вглядывался под ноги, раздвигал тростник и шарил по мелкой воде руками. Наконец, они наткнулись на что-то склизкое, бугристое. Старый древесный ствол прибило течением здесь, и он застрял среди обильных коленчатых побегов.

Закинув на левое плечо «Муху», повесив на шею автомат, солдат с шумом и плеском вытащил корягу из зарослей. Ободрал с неё густую липкую тину, и она оказалась лёгкая, плавучая.

Подумав секунду, он наклонился, снял с себя ботинки — старые истоптанные и рваные армейские берцы — и с размаху швырнул их на другой берег. Не добросил, конечно, и они громко плюхнулись в воду. Выругался негромко.

Он решительно двинулся вперёд, толкая корягу толстым концом перед собой, точно волнорез, чувствуя под босыми ногами неровное, в крупной гальке дно..

Вода достигла его пояса, потом груди. Течение валило его с ног, у он с усилием удерживал равновесие, наваливаясь грудью на бревно.

Наконец, когда вода уже стала захлёстывать плечи, Станислав резко оттолкнулся обеими ногами от дна и поплыл. Он изо всех сил загребал правой рукой, держась левой за ствол, отчаянно болтал ногами. Высоко поднимал голову над водой и громко, словно тюлень, отфыркивался. Течение крутило его вместе с корягой, тащило прочь.

Ещё, ещё. Станислав грёб, что было мочи толкал руками сухой ствол, направлял его вперёд, к берегу.

До него оставалось уже метров пятьдесят, не больше. Он грёб с остервенением, грёб, не помня себя. Труба «мухи» соскользнула с плеча и теперь бултыхалась где-то в районе локтя, мешая ему плыть. Он, не задумываясь, отбросил её прочь, и она сразу пошла ко дну.

Перед глазами в лунном свете проплывали очертания берега. Он был высоким, с ровными отмелями, за которыми возвышался небольшой, поросший кустами обрыв.

Станислав опять начал коченеть. Ночью вода казалась ещё холоднее, чем днём. Он яростно работал ногами, плескал ими по воде, фыркал и плевался, но течение, особенно быстрое здесь, на середине реки, с неумолимой силой влекло его дальше. Надо было преодолевать его, плыть к берегу. Но он чувствовал, что силы уже на исходе, и конечности деревенеют, наливаются тяжестью. Всё труднее грести, всё труднее двигаться, всё труднее дышать. Бревно цепко схвачено бурным течением, оно несёт его дальше, прочь, и у него уже не хватает сил ему противиться.

Тогда Станислав решился. Он сбросил с шеи автомат. Потом, изловчившись, содрал с себя лохмотья хэбэшной куртки. И, оттолкнувшись из последних сил от коряги, поплыл крупными сажёнками прямо вперёд, к протяжной отмели с обкатанной, белеющей в лунном свете галькой.