Жизнь Пушкина

Определяя самую суть кишиневского периода в биографии Пушкина, один из крупнейших пушкинистов, П. Е. Щеголев, заметил: «Мысли политического характера давали тон всему настроению поэта в течение его кишиневской жизни». И конкретизировал: «Кишиневский период был эпохой наибольшего воздействия на поэта оппозиционных течений первой четверти прошлого века; мы не ошибемся, если скажем, что эти годы были поворотными в отношении Пушкина к движению, в котором принимали участие многие из его друзей… Ни в какой другой период Пушкина не занимали так сильно мысли и убеждения, разделявшиеся членами тайного общества и людьми радикально настроенными, никогда его так не волновали их чувства и настроения. В поэтических произведениях Пушкина, написанных в эти годы, мы найдем немало отражений политической атмосферы, окружавшей поэта». Если в Петербурге Пушкин слышал революционные разговоры и принимал в них живое участие, то в Кишиневе он впервые увидел примеры революционных действий. Другой знаток пушкинской эпохи, М. А. Цявловский, говорил о «непрерывном и плодотворном взаимодействии политической революционной мысли декабристов и страстно свободолюбивой поэзии Пушкина». Это взаимодействие, наметившееся еще в Петербурге, стало несомненным именно в Кишиневе (см., например, «Кинжал», № 9).

В самом деле, трудно было подыскать более неудачное место — с точки зрения властей, стремившихся «исправить» Пушкина, — чем Кишинев 1820–1823 годов. Здесь формировались под руководством отставного генерала русской службы Александра Ипсиланти силы национально-освободительной борьбы греческого народа; сюда стекались с весны 1821 г. беженцы из охваченных волнениями придунайских княжеств; здесь, в гуще разноплеменного, разноязыкого населения возникала питательная среда идей национального и социального равенства; сюда, на южную окраину российской империи, быстрее всего стекались вести о европейских революциях — неаполитанской, испанской, португальской.

Но самое важное — в Кишиневе располагался штаб 16-й дивизии 6-го корпуса 2-й армии русских войск. Дивизией командовал близкий петербургский знакомый Пушкина (член «Арзамаса» по кличке «Рейн») Михаил Федорович Орлов. Он, по крайней мере в кишиневские годы, принадлежал к числу наиболее решительных противников самодержавия и самоотверженных борцов за свободу — тех, кого с последнего месяца 1825 г. стали называть декабристами. Герою Отечественной войны 1812 г. генералу Орлову светила блестящая карьера «паркетного воина» в Петербурге, а он променял ее на скромную должность дивизионного командира в дальнем гарнизоне. Получить дивизию, которая после надлежащей подготовки станет оплотом революционных сил, было его мечтою. Конечно, лучше бы под Москвой, чтобы сократить путь к столицам, но на худой конец и на юге — не беда. Замысел Орлова осуществился. Сначала он стал начальником штаба 4-го корпуса в Киеве (командир — Н. Н. Раевский), а 10 июля 1820 г. выехал к месту новой службы — в Кишинев.

Современник-кишиневец Ф. П. Радченко вспоминал: «Надо заметить, что генерал Орлов, осыпанный всеми дарами фортуны и славою военною, не покорил себя ни предрассудками времени, ни обольщением почести. Он был всегда тот же: прям душою, чистосердечен, бескорыстен, но имел одну слабость — быть добрым, слабость, которая ввергнула его в большие неприятности. Главная же вина его состояла в том, что он в весьма короткое время приобрел неограниченную доверенность солдат и …сделался слишком виден и слишком просвещен, чтобы не обратить на себя внимание подозрительного правительства». Орлов разработал для 16-й дивизии секретную инструкцию, в которой, в частности, говорилось: «Всякий полковой командир должен иметь в полку власть и силу, ибо на его единственной ответственности лежит порядок и устройство. Но из сего не следует, что он может быть тираном своих подчиненных, ибо подчиненные, такие же люди, как и он, служат не ему, а отечеству. Обыкновенно у нас думают, что тот и молодец, кто больше бьет. Оборони меня боже жить с такими молодцами. Я лучше сам откажусь от дивизии, чем иметь перед собою постоянное зрелище столь несчастных солдат и столь подлых начальников… Терзать солдат я не намерен».

Разумеется, Орлов высоко ставил и личную честь офицеров, постоянно унижаемую вышестоящими. Наслушавшись подобных речей, Пушкин как-то сказал, что он ценит солдатские георгиевские кресты выше офицерских, потому что первые по крайней мере освобождают от телесных наказаний^[78]. Гостивший у Орлова С. Г. Волконский в позднейших воспоминаниях утверждал: «Несколько недель, проведенных у Орлова, оказали сильное влияние на меня, развили во мне чувство гражданина, и я вступил в новую колею убеждений и действий». Это до известной степени должно быть отнесено и к Пушкину.