Жизнь Пушкина

Чтение седьмой главы Онегина такое же производит над нами действие, как зрелище некогда милых нам мест, но уже оставленных теми особами, которые их одушевляли. Прелесть их не изменилась: но мы, рассматривая их, напрасно хотим воскресить в душе те чувствования, которыми наполнялась она в прежнее время. Автор до такой степени совершенства довел искусство свое, что читатель, пока еще не успеет заметить поэтического обмана в произведении, может быть, станет мысленно укорять поэта в недоконченности целой картины. Но это самое впечатление, это желание перемены в чувствованиях и неудовлетворенность надежд — есть верх искусства художника. Власть его над нами столь сильна, что он не только вводит нас в круг изображаемых им предметов, но изгоняет из души нашей холодное любопытство, с которым являемся мы на зрелища посторонние, и велит участвовать в действии самом, как будто бы оно касалось до нас собственно. Всем известен анекдот о короле, который бывал недоволен собою, слушая своего проповедника. Он может служить объяснением и подтверждением нашего замечания. <…>

<…> Очерк Москвы и тамошних увеселений представляет новый образец удивительной легкости, с какою автор может переходить от предмета к предмету и, не изменяя одному главному тону, разнообразить свое произведение всеми волшебными звуками. Особенно благородная сатира есть такое орудие, которым он действует с высочайшим достоинством своего искусства. Странность, порок, ошибка, слабость, все они замечены поэтом в духе нашего времени, а частно в том или другом лице, так что, не оскорбляя ничьей личности, он приносит пользу целому поколению. Но этот предмет один требует рассмотрения самого обширного. Онегин дает к тому повод удобный и пример наставительный.

— Литературная газета, 1830, т. 1, № 17.

III

Есть пословица: куй железо, пока горячо; если бы талантливый А. С. Пушкин постоянно держался этой пословицы, он не так бы скоро проиграл в мнении читающей публики, и, может быть, еще до сих пор не спал бы с голосу. Написавши Руслана и Людмилу, прекрасную маленькую поэму, он вдруг вошел, как говорится в славу, которая росла с каждым новым произведением сладкогласного певца до самой Полтавы; с Полтавою она, не скажем, пала, но оселась, и с тех пор уже не подымается вверх. Что далее будет, неизвестно; но последнее произведение Музы А. С. — Седьмая глава Евгения Онегина, предвещает мало добра. — Если бы знал А. С., с какою горестию произнесли мы этот приговор?! Творец Руслана и Людмилы обещал так много, а исполнил?.. Он еще в полном цвете лет; он мог подарить нас произведением зрелым, блистательным, и — подарил Седьмою главою Онегина, которая ни содержанием, ни языком не блистательна <…>

— Галатея, 1830, ч. 13, № 14.

IV

<…> Все вводные и вставные части, все посторонние описания так ничтожны, что нам верить не хочется, чтоб можно было печатать такие мелочи! Разумеется, что как в предыдущих главах, так и в этой, автор часто говорит о себе, о своей скуке, томленье, о своей мертвой душе, которой все кажется темно и проч. <…> <…> На стр. 13 мы с величайшим наслаждением находим две пропущенные самим автором строфы, а вместо их две прекрасные римские цифры VII и IX. Как это пестрит поэму и заставляет читателя мечтать, догадываться о небывалом! Это производит полный драматический эффект, и мы благодарим за сие поэта!

После двух пропущенных строф, в строфе X, вас уведомляют, что Олинька, за которую убит Ленский, вышла замуж за улана. Об нем никто не грустит, и очень хорошо. Сам поэт говорит:

На что грустить?

Ныне грустят так, из ничего, а о смерти друзей не беспокоятся. И дельно. Вслед за этим описание вечера:

Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.

Вот является новое действующее лицо на сцену: жук! Мы расскажем читателю о его подвигах, когда дочитаемся до этого. Может быть, хоть он обнаружит какой-нибудь характер.

При тихом журчании вод и жужжании жука, Таня идет в поле, видит перед собой господский дом, и входит в него: это дом Онегина. Ей показывают опустелые комнаты любовника, где она находит кий, отдыхающий на биллиарде, манежный хлыстик, а в кабинете портрет лорда Байрона (вероятно, для того, чтоб читатель помнил, с чем должно сравнивать Онегина), чугунную куклу и сочинения Байрона. <…>

О том, что Онегин есть неудачное подражание Чайльд-Гарольду и Дон-Жуану, давно уже объявлено было в русских журналах. <…>

Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца Руслана и Людмилы, и теперь с сожалением видим печальный поход его Онегина, тихим шагом, по большой дороге нашей словесности!

— Северная пчела, 1830, № 35, 39.

84