<…> Все лето я прожил в Павловске и Царском Селе. <…> Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если бы ты знал, сколько прелестей вышло из-пор пера сих мужей. У Пушкина повесть, октавами писанная: «Кухарка», в которой вся Коломна и петербургская природа живая. Кроме того, сказки русские народные — не то что «Руслан и Людмила», но совершенно русские. Одна писана даже без размера, только с рифмами, и прелесть невообразимая. <…>
Сей час государь присылал у меня просить твоих стихов; у меня их не случилось. Но он велел просить у твоей жены экземпляра. Не худо, когда и для государя и для императрицы перепишешь по экземпляру и скорее им доставишь экземпляр.
<…> остаются еще самые трудные [экзамены], и сверх того на некоторых из них у нас будут присутствовать судьи, которыми нельзя пренебрегать, а именно Жуковский и Пушкин. Первый здесь с двором, второй проводит здесь лето с женой. Впрочем, еще не известно точно, придут ли они. По крайней мере, наш генерал их пригласил (приглашать на частный экзамен — как Вам это нравится), и они присылали за расписанием экзаменов. <…> (
Приходи ко мне в половине первого; пойдем в Лицей: там экзамен истории.
Никогда не забуду восторга, с каким мы его приняли <…>, мы его окружили всем курсом и гурьбой провожали по всему Лицею. Обращение его с нами было самое простое, как с старыми знакомыми; на каждый вопрос он отвечал приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую комнатку и передавал подробности о памятных ему местах. После мы не раз встречали его гуляющим в царскосельском саду, то с женою, то с Жуковским, которого мы видели у себя около того же времени. Он присутствовал у нас на экзамене по истории.
<…> У меня, слава богу, всё тихо, жена здорова; царь (между нами) взял меня в службу, т. е. дал мне жалования и позволил рыться в архивах для составления «Истории Петра I». Дай бог здравия царю! Дома у меня произошла перемена министерства. Бюджет Александра Григорьева оказался ошибочен; я потребовал счетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьев; вследствие сего Александр Григорьев сдал министерство Василию (за коим блохи другого роду). В тот же день повар мой явился ко мне с требованием отставки; сего министра хотят отдать в солдаты и он едет хлопотать о том в Москву; вероятно, явится и к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно; но, может быть, всё к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Григорьев при отставке получил от меня в виде аттестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военною силою, т. е. квартальным; но это обратилось ему же во вред; ибо лавочники, проведав обо всем, засадили было его в яму, от коей по своему великодушию избавил я его. Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто, ni le temps, ni l’absence, ni des lieux la longueur[114]
; бранит меня, да и только — а всё за нашего друга Александра Юрьевича. Дедушка ни гугу. До сих пор ничего не сделано для Натальи Николаевны; мои дела идут помаленьку. Печатаю incognito[115] мои повести; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбарде порасспросить.<…> Мне совестно быть неаккуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я получаю 10 000 жалованья, но я покамест не вижу ни полушки; если буду получать и 4000, так и то слава богу. Отвечай мне как можно скорее в Петербург, в Казачьем переулке в доме Дмитриева, О. С. Павлищевой, для доставления А. С. П. Прощай и будь здоров. Кланяюсь Ольге Андреевне и твоему наследнику.
Весь твой Пушкин.
7 окт. 1831.
Сарское Село.
7