Жизнь Пушкина

Приветствую тебя, мое светило!
   Я славил твой небесный лик,
   Когда он искрою возник,
   Когда ты в буре восходило.
   Я славил твой священный гром,
Когда он разметал позорную твердыню
   И власти древнюю гордыню
   Развеял пеплом и стыдом;
Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
   Я слышал братский их обет,
   Великодушную присягу
И самовластию бестрепетный ответ.
   Я зрел, как их могущи волны
   Всё ниспровергли, увлекли,
И пламенный трибун предрек, восторга полный,
   Перерождение земли.
   Уже сиял твой мудрый гений,
   Уже в бессмертный Пантеон
Святых изгнанников входили славны тени,
   От пелены предрассуждений
   Разоблачался ветхий трон;
   Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
   И мы воскликнули: Блаженство!
   О горе! о безумный сон!
   Где вольность и закон? Над нами
   Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
   Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не виновна ты,
   В порывах буйной слепоты,
   В презренном бешенстве народа
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
   Завешен пеленой кровавой;
Но ты придешь опять со мщением и славой, —
   И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
   Всё ищет вновь упиться им;
   Как будто Вакхом разъяренный,
   Он бродит, жаждою томим;
Так — он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет;
   Так буря мрачная минет!

«Топор», «убийца с палачами», народ, жаждущий вновь упиться свободой — все это показалось Скобелеву желанной крамолой, за разоблачение которой ждут его чины и почести. Откуда было ему знать, что Пушкин написал эти стихи чуть ли не за год до восстания декабристов; что речь в них идет о французском поэте Андре Шенье, сначала восторженно принявшем революцию 1789 г., а потом резко выступившем против якобинской диктатуры, за что и был казнен. Элегия «Андрей Шенье» была представлена Пушкиным в цензуру в составе первого сборника стихотворений осенью 1825 г. (цензурное разрешение от 8 октября). Элегию, к удивлению Пушкина, разрешили напечатать, но приведенные строфы не были пропущены и стали распространяться в списках задолго до казни декабристов. Весной 1826 г. А. А. Дельвиг сообщал Е. А. Баратынскому: «Смерть Андрея Шенье перебесила цензуру».

Если говорить о декабристском содержании стихов, то алиби у Пушкина было стопроцентное, зафиксированное в архивах царской цензуры. Другое дело, что пророчество об «убийце с палачами» получилось очевидное, но за невольное пророчество, казалось бы, не судят. Вдобавок, кто бы решился на это пророчество указать? Еще до восстания и тем более до приговора, Пушкин при получении известия о смерти императора Александра I писал из Михайловского Плетневу: «Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я „Андрея Шенье“ велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc». Конечно, Пушкин имел в виду в этот момент не будущих правителей, а тирана ушедшего:

И час придет… и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец…

Но пророчество оказалось даже более глубоким, чем предполагал сам поэт… Как бы то ни было, в глазах начинающего руководителя III Отделения стихи из «Андрея Шенье» долго еще выглядели написанными на «14 декабря».