Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками

Хорошо еще, что слуги были в переписке обязательнее господ. «От наших людей мы знаем, – рассказывает Надежда Осиповна, – что он переменил квартиру; за четыре месяца, что мы здесь, мы получили 4 строчки, когда он уезжал в Москву, но с той поры нам не известно, что с ним сталось; в Болдине он или в Петербурге. Бог знает! Натали писала в апреле месяце, это было ее первое и последнее письмо. Леон, должно быть, в Тифлисе, я не надеюсь так скоро иметь от него вести, это так далеко, а почта псковская отвратительна. Никто не подает нам признаков жизни, можно подумать, что мы в Китае». Разумеется, насчет Китая – преувеличение, хотя Александр Сергеевич считал бы за лучшее, если бы они оставались некоторое время в деревне. Однако им и вправду становилось холодно и неуютно. Чтобы зимовать в Михайловском, там надо было «обустроиться», заняться чем-то – этого старики не могли. «Не знаю, каким экипажем мы воспользуемся для возвращения в Петербург, – размышлял Сергей Львович 29 ноября, – очень желал бы, чтоб это были сани. Последние два или три дня немного морозит, и есть крошечный намек на снег. Я гуляю по саду не без опаски повстречать волка, не столько из-за себя, сколько из-за наших собак, которые до самого леса бегают за зайцами, коих великое множество».

Наконец, Александр Сергеевич прислал деньги и сообщил, что ищет в Петербурге квартиру для родителей. 10-го декабря они тронулись в путь и 15-го приехали в столицу. Снова, как и прежде, личное свидание с семьей сына оказалось нежнее, чем можно было ждать по переписке. «Поверишь ли, – пишет Сергей Львович, – меня так мало занимает мысль, что я не был здесь в продолжение 6 месяцев, что я не имею ни малейшего желания переступить порог номера 1-го в трактире Демута, где мы остановились. Видел я одного Александра, Натали и двух ее сестер, которые очень любезны, хотя далеко уступают Натали в красоте. Машинька была в восторге, что снова меня видит. Она подходила ко мне ласкаться, целовала мне руку к большому удивлению всех, ибо она дикарка, а меня не видала 10 месяцев…» Между тем наступал 1835 год, последний в относительно тихой жизни родителей Александра Пушкина.

1835

Квартиру сняли на Моховой улице в доме Кельберга. Всю зиму Надежду Осиповну донимала болезнь печени. Сергей Львович чаще всего выезжал из дому один. Иногда детей Пушкина возили к бабушке. 4-го января Надежда Осиповна рассказывает, например: «Натали много выезжает со своими сестрами, однажды она привела ко мне Машу, которая так привыкла видеть одних щеголих, что, взглянув на меня, подняла крик и, воротившись домой, когда у нее спросили, почему она не захотела поцеловать бабушку, сказала, что у меня плохой чепец и плохое платье». В том же письме Надежда Осиповна, наконец, признается, до какого отчаяния довел ее избалованный любимец – младший сын: «Не вини Александра, ежели до сей поры он ничего вам не выслал: это не его вина, и не наша, это долги Леона довели нас совершенно до крайности; заложив последнее наше добро, Александр заплатил, что должен был твой брат, а это дошло до 18 тысяч. Он лишь очень мало мог дать ему на дорогу в Тифлис. В этом месяце он ждет денег из Болдина, и что сможет сделать для вас, сделает непременно, ибо это лежит у него на сердце». Тон по отношению к старшему смягчался сразу же при встрече с ним – это проверено опытом долгих лет. Сергей Львович подметил и невеселую литературную ситуацию Пушкина: «Труд Александра о бунте Пугачева появился. Это весьма сильно по стилю и очень интересно. Журналы не говорят об этом вовсе и даже не упоминают».