Жизнь-река

Я вернулся в палатку, зарылся в постель, но как ни силился заснуть, сон не одолевал. Мерещился утопленник, шевелимый волнами, словно живой. Я никак не мог отделаться от кошмара, потрясшего меня зрелищем трупа. Стоило лишь на миг закрыть глаза, как в сознании тотчас возникал полуобнаженный мертвец в шапках взбитой пены. К тому же нестерпимо горели, дёргали трещинки на кончиках пальцев, вынуждая часто прибегать к помощи облепихового крема и вазелина. И если в первые дни ранки не особенно беспокоили, то теперь крепко дали знать о себе. Стараясь унять боль, куда я только не совал пальцы: подмышку, в рот, держал между ног и сжимал в другой ладони, распаривал в горячей воде, подсыпая в неё марганцовку, опускал в холодную воду реки. Ничто не помогало: нарывы дёргали, пальцы горели огнём. Предстояла скверная ночь.

Я смотрел через приоткрытый полог на раскидистый толстый вяз. И тогда чудились мнимые голоса жителей деревни, давно покинутой ими. Казалось невероятным, что здесь гуляли парни и девки, целовались, миловались, объяснялись в любви. А может, влюблённые сидели в лодке вон там, чуть дальше «Дика». И над рекой, освещённой полночной луной лилась чистая, звонкая песня:

Над широкой Обью
Бор шумит высокий,
Над широкой Обью
Чайки день- деньской.
В стороне сибирской
Песни Волго—Дона
Породнились с песней
О волне обской…

Куда всё ушло, сгинуло безвозвратно? Под этими величавыми вязами замерла на полуслове песня о волне обской. Чванливые, зажравшиеся партсоветские бонзы оборвали песню. Указами, постановлениями, решениями не разрешать в личных хозяйствах содержать более одной головы скота. Задавили село налогами, заставили сеять теплолюбивую кукурузу на заболоченных лугах, прибиваемых туманами и заморозками. И опустело село. Старики в землю полегли. Молодёжь в города за красивой жизнью потянулась. Такая вот смычка города и деревни получилась!

Сколько сейчас по России скособоченных изб с заколоченными окнами, заброшенных погостов, заросших бурьяном церковных папертей! И всё это — результат «политики партии и правительства», проводимой под руководством Никиты Хрущёва. Избрание политического болтуна на главную актёрскую роль в партийном спектакле «Эксперимент над народом», китайцы по радио прокомментировали так: «Клоун вышел на сцену». Когда другой партийный деятель — Генсек ЦК КПСС Брежнев, известный в народе как «Лёня», спихнул Никитку с поста, занял его кресло, китайцы сообщили миру об этом событии так: «Клоун ушёл со сцены».

Наломал Никита дров через колено. Ох, наломал…

В прошлый раз, помнится, я рассказывал, как мать везла меня в Вассино, в школу. В восьмой класс. Коротая время, что–то рассказывала, но мне запомнилось лишь, как она с надеждой в голосе сказала:

— Скоро при коммунизме жить будем.

— Это как?

— Всего много будет. Все будут жить хорошо. Всё бесплатно будет. Наедимся и яблок, и конфет щиколадных, и морожинного.

— А что это такое — морожинное?

— Ну, это такая сметана сладкая, замороженная на палочке.

— Здорово! А долго ждать?

— Хрущёв заявил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Не долго, стало быть, осталось. А потом бери, что хочешь. Каждому по потребности… Говорят, так и пообещал…

— Я возьму себе новый велик, фонарик китайский и фотоаппарат «ФЭД». И ещё радиоприёмник карманный, на батарейке.

— Но-о, Волга! Поедем побыстрее. Чёрт-и с ним, с техникумом этим. В Вассино десять классов закончишь, в сельхозинститут пойдешь. Агрономом станешь. Как Мелентик … В пролётке ездишь будешь…

— Я в мореходку хочу…

— На кой чёрт тебе эта мореходка? Она где?

— Во Владивостоке.

— У-у… Ничего дурней не придумал? А ехать туды на какие шиши? Нет, уж, давай тут, к нам ближе. Но-о, Волга!

— Не хочу в агрономы. Кукурузу сеять?!

— А хошь бы и кукурузу. Об этом сейчас по радио каждый день трандычат. Программу коммунизма выполнять — такую задачу Хрущёв поставил. Поскорее бы начали выполнять. Житуха будет у людей — помирать не надо!

Эх, мать! Не знала ты, как не знали и миллионы таких же обманутых хрущёвской пропагандой людей. Не коммунизма то была программа, а «лапшизма». С высоких трибун им «вешали лапшу на уши», а они верили.

В 1956-м ХХ-й партсъезд состоялся. С него–то хрущёвская «оттепель» и началась.