Жизнь-река

На какую–то минуту необъяснимая тоска сжала сердце. Сосенки, убегающие вдаль, под косогор, словно молчаливо упрекали: «Покидаешь нас…». Всё, всё оставляю… Волгу, послушно идущую за мной вдоль борозды. Лес, звенящий птичьим гомоном, пестреющий цветами и разнотравьем. Дело отца, вместе с которым так много сделано в этом лесу. Шевельнулась мыслишка: «А правильно ли поступаю, навсегда бросая родные места?». Но только на миг сомненья потревожили душу.

— Но, Волга! Скачи в последний раз во весь опор! Что проку в этом душном и жарком лесу? Прохлада моря освежит меня! Хочу в океан! Хочу услышать его могучее дыхание. Прощай, лес! Прощайте, родные места! Возможно, я вернусь к вам. Но это случится не скоро.

На расчётные деньги, полученные в кассе «УНР‑745», я купил матери туфли, отцу часы «Победа», сестрёнкам новосибирских конфет, а тётке Поле отрез крепдешина на платье.

Не понимаю, почему у меня не достало ума подарить что–нибудь бедной, несчастной тётке Лене, у которой так часто спасался от отцовского гнева? Прости, тётка Лена, неблагодарного племянника! Помню тебя, запоздало вспоминаю о тебе с глубокой скорбью.

На проводы родители собрали всех жителей села. Три дня Боровлянка пила, пела, плясала и гудела. Отец, в лесниковской фуражке, сдвинутой на затылок, в синей майке, соловело смотрел на меня, стучал по моей спине кулачищем.

— Сынка! Едрёна мать! Не подкачай там! Давай вмажем напослед… Ты моряк или не моряк, едри–т–твою в жерди мать?!

Качаясь на неустойчивых ногах, отец облапывал какого–нибудь мужика, заявлял, гордясь:

— В Морфлот идёт… Эт–то тебе, брат, я скажу-у! Нет.. Ты понял? В Морфлот! — и запевал громко, размахивая рукой со стаканом:

Шаланды полные кефали
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил…

— Сынка! Едрит–твою в жерди мать! Как говорят моряки: «Всё пропьём, но флот не опозорим!». Наливай!

Мать, прощаясь, плакала и причитала:

— Ох, горе моё! Отец всю жизнь пьёт, теперь ещё и сын пьяницей станет. Все моряки — пропойцы! Пропади пропадом флот этот…

25‑го июня 1961‑го года в кузове всё того же колхозного грузовика «ГАЗ‑51», в котором я однажды заработал плеврит, и всё тот же шофёр Витька Кульга повёз меня в Тогучин на вокзал.

Мишка Захаров, кумир мой, недавно уволенный в запас, на «кошках» на столбе стоял в тельнике, когда гуляющие двинулись провожать меня за околицу. Моряк Боровлянку электрифицировал.

— Счастливо служить! — помахал мотком проводов. — Привет братишкам–тихоокеанцам! Поклон морю!

Пыльная просёлочная дорога через деревню Шубкино пролегла. Там Тоня Борцова живёт. Картошку полет в огороде. Вот разогнулась, посмотрела издали на проезжающий грузовик. Да мало ли кто едет в райцентр? Снова наклонилась с тяпкой над картофельной грядкой.

Остановиться? Проститься?

Я постучал по кабине. Шофёр притормозил, выглянул в открытое окно кабины, пыхнул папиросным дымом:

— Забыли чего?

— Да нет…

— А чего остановились посреди Шубкино? Если отлить — потерпи, сейчас за деревню отъедем…

Я медлил с ответом. Что скажу ей? «Прости, что так получилось после выпускного вечера, что долго не приходил, не послал ни одного письма». Как объясню молчание?

— Так мы едем? Или будем стоять? — нетерпеливо спросил водитель. — К поезду опоздаем.

— Поехали, дядь Вить… Море зовёт…

Она выпрямилась, поправляя на голове косынку. Окинула равнодушным взглядом проезжающий по улице автомобиль. Если бы она знала, кто смотрит на неё в эту минуту?

Рождение заново.

Спокойное, ровное течение плавно и не торопливо увлекало «Дика» всё дальше на север. К морю–океану. Вдоль непроглядной стены полузатопленных деревьев и кустов.

Блаженство плавания! Лёгкие как сон видения прожитой жизни, в которой особое памятное место занимает незабываемая юность. И всё самое приятное и дорогое у каждого человека, конечно же, связано с тем счастливым временем.

Развалясь поперёк плота, я читал Библию и нежился в вечерних лучах июньского солнца, радуясь душевному покою, благостному состоянию, в котором пребывал. Готовясь к новым записям, перебирал в памяти подробности юношеских эпизодов, уносящих в прошлое, заставляя неровно дышать, радоваться и сожалеть.

Воспоминания далёкой молодости оборвались внезапно, уступив охватившему меня чувству тревоги. Так рвётся туго натянутая струна. Резко, со звоном, всегда неожиданно.