Жизнь Рембо

Через неделю после прибытия в Харар (6 мая 1883 г.) Рембо написал домой. Это было одно из его самых длинных писем – достаточно длинное, чтобы позволить увидеть себя в обличье, которое нужно стряхнуть с себя, как дурной сон. Он пытался делать вид, что счастлив: «Мне всегда лучше здесь, чем в Адене: здесь меньше работы и намного больше воздуха и зелени, и т. д.», но по мере того, как абзацы становятся длиннее, предложения начинают прослеживать утомительный маршрут пуговичных петель: «Изабель совершенно не права, отказываясь выходить замуж, если подвернется кто-то серьезный и образованный, кто-то, кто имеет будущее. Такова жизнь, и одиночество – скверная штука здесь, на земле. Лично я сожалею, что не женился и не завел семьи. Теперь же я обречен на скитания на службе далекой компании, и с каждым днем я отвыкаю от климата и житейского уклада и даже от языков Европы. Увы! Что толку во всех этих переездах взад и вперед, в этой трате сил, в приключениях среди чужих рас, во всех этих языках, которыми забиваешь себе голову, в этих несказанных испытаниях, если мне не суждено однажды после нескольких лет упорного труда отдохнуть в месте, которое мне более или менее по душе, обрести семью, стать отцом хотя бы одного сына, с которым я проведу остаток моей жизни, воспитывая его в соответствии со своими понятиями, улучшая его и дав ему самое полное образование, какое только можно дать в наше время, и который еще при жизни моей станет известным инженером, человеком, чьи знания сделают его сильным и богатым? Но кто знает, как долго я проживу в этих горах? И я могу пропасть среди этих племен бесследно, что ни одна душа во внешнем мире не узнает о моем исчезновении».

Письмо ясно отражает удрученное состояние Рембо. В каждой строке возникают все новые страхи: еврофоб, воспоминания о котором растают как мираж; седой колонист, который вернется, как Абель Мэгвич[697], чтобы злорадствовать по поводу собственной одаренности. Это была мечта самопровозглашенного неудачника: вырастить сына, успехи суперобразования которого искупят каждую ошибку родителя и превратят растраченную впустую жизнь в чистую прибыль. Слова имеют долгую память. Через десять лет после «Одного лета в аду» Рембо еще может вызвать в памяти затхлый запах «зеленой, как капуста» Библии. Его письмо было полно цитат из Ветхого Завета: «нехорошо быть человеку одному»; Адам родил сына «по образу Нашему [и] по подобию Нашему»; «…я буду изгнанником и скитальцем на земле». Когда он позволил ручке фонтанировать его воспоминаниями, он по-прежнему был «рабом своего крещения».

В действительности Рембо вернулся в Харар с новым решением. Теперь, когда он стал единственным управляющим конторой, он поставил вопрос о ее реформировании с рвением римского губернатора. Его аппетит к «несказанным испытаниям» был сильнее, чем когда-либо.

На этот раз Рембо обеспечил себе надлежащее домашнее хозяйство. Он нанял смышленого мальчика-харари тринадцати лет по имени Джами Вадаи[698]. Как и большинство европейцев в Африке, он также завел местную женщину[699]. По одним сведениям, эта женщина была родом из племени аргоба, которое населяло страну между Хараром и Бубассой и, как говорили, происходило от португальских поселенцев XVI века. В Южной Абиссинии женщин-компаньонок часто покупали у торговцев или родителей, как правило, для практических целей – приготовления пищи, уборки, ухода за больными и обучения языку.

Языки, о которых Рембо упоминал так пренебрежительно в своем письме как о простом интеллектуальном хаосе, были жизненно важными инструментами для расширения торговой империи и для того, чтобы оставаться в живых[700]. Рембо, как известно, освоил или имел некоторые практические знания арабского, амхарского (сейчас государственный язык Эфиопии), адари или харари, оромо (или галла) и сомалийского. Возможно, он говорил на языке аргоба (близкородственный амхарскому языку) и тиграйском: епископ Харара говорил Ивлину Во, что Рембо жил одно время с женщиной из племени тиграй. По сведениям из анонимного источника, который опросил несколько знакомых Рембо в 1911 и 1913 годах и который теперь может быть идентифицирован как эксперт эфиопских языков по имени Марсель Коэн[701], Рембо также говорил на языке, называемом коту (Kotou). Он, возможно, был первым и последним европейцем, освоившим коту, поскольку этот язык исчез к 1937 году.

В большинстве случаев можно было обойтись небольшим словарным запасом. Исследователь Жюль Борелли, который путешествовал вместе с Рембо в 1887 году, без особого труда создал список полезных фраз на трех эфиопских языках, возможно с помощью Рембо: «Они ударили его своими копьями, он мертв», «Вы видите слона?» и восклицание, которое вряд ли имеет практическую пользу: «Вот носорог: бежим!»[702]