Жизнь Ренуара

"Вы здоровы?" Ответом вам был взгляд, почти враждебный взгляд "застывшего" левого глаза. Слегка скривив рот, Ренуар, бывало, буркнет: "Насморк у меня". Что означало: "Оставьте меня в покое". Потом он вдруг говорил: "Все теперь мне безразлично. Мне все равно, если даже я напишу зеленое лицо или синий апельсин..."

В те вечера, когда он уставал сверх меры, он говорил, что оставит работу: "Еще никогда я не чувствовал себя таким старым"[234].

Но на другой день он вновь становился самим собой. С трудом пробуждаясь от тяжелого утреннего сна, он поручал свое тело заботам Большой Луизы и медицинской сестры - начиналась его привычная "медицина", как он говорил. Художника умывали, одевали и после завтрака переносили в мастерскую. "Застывший" глаз сквозь стекло оглядывал место, натурщицу. Ренуар оживлялся, коротко и радостно вскрикивал, клал первые мазки: "Грудь-то какова! Нежная! Тяжелая! И под ней такая прелестная складка, и этот золотистый тон... Просто хочется встать перед ней на колени..." Ренуар писал. Он писал, напевая какой-нибудь романс, лишь изредка умолкая, чтобы выкурить сигарету и, отъехав назад в своем инвалидном кресле, посмотреть, как выглядит картина. "Чтобы хорошо работать, надо уметь видеть"[235].

* * *

Искусство - это тоже оружие, средство борьбы. Французские власти устроили за границей ряд художественных выставок, чтобы показать превосходство величайших мастеров Франции. Для этой цели отобрали не картины Бонна, Бугро и иже с ними, а произведения импрессионистов, и прежде всего Ренуара.

Имя парализованного старца из Каня было у всех на устах. И все больше любопытных устремлялось в "Колетт", все больше становилось посетителей, подчас весьма странных.

"На этот раз дело в шляпе: я великий человек, я уже благословляю божьих пташек! - с иронией говорил художник Альберу Андре. - Представьте, ко мне пришла старая американка, встала на колени и протянула мне, чтобы я к нему прикоснулся, голубка, прикованного к ее запястью".

В январе 1917 года Альбер Андре с женой приехали в "Колетт" провести некоторое время в обществе Ренуара. Как раз тогда же сюда приехал и Жан, получивший недельный отпуск. Присутствие людей, которых он любил, развеселило Ренуара. "Ах, друзья мои! - как-то раз воскликнул он, когда после очередного утреннего сеанса его привезли из мастерской. - Я скоро умру, но, кажется, сейчас я наконец создал лучшую из моих картин!" Однако чуть позже, снова сидя перед своей картиной, он сказал, глядя на нее: "Нет, это еще не шедевр".

Муниципалитет города Баньоль-сюр-Сэз, в департаменте Гар, предложил Альберу Андре стать хранителем маленького местного музея. Андре колебался. Но Ренуар советовал ему принять предложение. "Послушайте, дорогой, сам я мечтал об этом всю жизнь". Ренуар обещал подарить музею несколько собственных картин и рекомендовал попросить о том же Клода Моне и других художников из числа общих друзей. И Альбер Андре дал согласие[236].

После отъезда Жана и четы Андре Ренуара вновь охватило прежнее одиночество, нарушаемое лишь нелепой шумихой вокруг его имени. "Меня берет оторопь от беспрестанных просьб, которыми мне досаждают", - писал он в апреле Дюран-Рюэлю. Весна с ее коварной мягкостью утомила Ренуара. "Я состарился быстрее обычного", - отметил он в мае.

По крайней мере теперь хоть день стал длиннее и на столько же сократилась ночь - время страданий, тоски, тревоги: тревоги о будущем Пьера, тревоги за Жана, чья эскадрилья осуществляла боевые операции в Шампани.

В июле Ренуар возвратился в Париж. Здесь его ждали многочисленные встречи, и он даже не боялся один ездить на машине в гости. Беседы со старыми друзьями радовали и успокаивали его. В это время он получил письмо - убедительное свидетельство его мировой славы, которое особенно его взволновало. Дело в том, что лондонская Национальная галерея выставила у себя одну из его картин. По этому случаю несколько сот английских художников и любителей живописи прислали Ренуару коллективное письмо, в котором выразили ему свое восхищение: "С той минуты, как Ваша картина очутилась в ряду шедевров старых мастеров, мы с радостью осознали, что один из наших современников отныне занял свое место среди великих мастеров европейской традиции"[237].

Это письмо еще больше скрасило пребывание Ренуара в Париже.

В самом лучшем расположении духа он отправился в Эссуа - провести там остаток теплых дней. "У меня здесь отличное вино и такие же дыни", - писал он друзьям, приглашая их к себе. Воллар, который всегда был рад разделить общество художника, не замедлил воспользоваться приглашением. "Кто-кто, а уж он знает, как подступиться к Ренуару", - как-то заметил Жорж Бернхейм, двоюродный брат Гастона. Однажды Воллар принес Ренуару с базара груду рыбы и, бросив ее на стол, сказал: "Напишите-ка мне вот это!" Ренуар, которого рассмешила эта просьба, тут же исполнил ее. "В знак признательности, продолжил Жорж Бернхейм, - Воллар подносил художнику плевательницу, подавал ночной горшок..."[238]