Жизнь решает все

Они сидели на песке совсем рядом, но не касались друг друга. Туран обхватил колени, а Шинтра гоняла длинным прутиком ленивых карпов.

— Это ведь наша последняя встреча? — Белоглазая говорила, чуть растягивая слова.

Удивиться почему-то не получилось. Как и успокоиться, хотя до недавнего времени именно здесь получалось забывать обо всем. Но сейчас «всего» стало слишком много.

— Когда мужчины приходят прощаться, они очень смешно молчат, — продолжала Шинтра. — Хотя иногда они приходят убить, и тогда все немножко по-другому. Совсем немножко. Намного больше разницы, когда мужчины готовятся умирать. Особенно, когда они этого сами не понимают по-настоящему. А если не по-настоящему — тогда тоже смешно.

Белые глаза, темная кожа, умные речи, в которых слишком много правды, чтобы считать их случайными. И голос внутри говорит, что совсем не то Туран взял на свидание, а нужное лежит, завернутое в войлок, и оно надежнее, чем золото.

— Не ходи умирать, глупость получится. А так — не придется со мной прощаться.

— Шинтра, ты следишь за мной?

— Вы всегда об этом спрашиваете. А мне не нужно следить, я ведь видела многих.

— Но я — не такой!

— Не такой. Как и они, — ветви чуть качнулись в такт смеху. — Одна плохая женщина говорила: не говори правды, не придется лгать.

— Понимаю, почему она плохая.

— Не понимаешь. Она хотела меня отравить.

— Но ты успела первой?

— Нет. У нее почти получилось, но я оказалась живучей. Её убил хозяин.

— Когда ты рассказала ему?

— Нет, он сам все понял. А мне не пришлось врать. Я не хотела ее смерти.

Над водой приподнялась и тут же исчезла треугольная головка змеи.

— Шинтра, я принес деньги. Много.

Целый кошель, сумма, о которой некий Туран ДжуШен некогда и помыслить не мог, а теперь вот так просто отдавал, почти без сожалений, скорее даже с радостью, что хоть кому-то он поможет. Не убивая поможет.

— Вы всегда пытаетесь откупиться. — Ее рука приподняла подарок, пальцы прошлись по ткани, перескакивая с одного острого ребра на другое. — А разве можно откупиться от себя самого и от своих ошибок? Да? Нет? Или ты веришь, что в состоянии выкупить меня у меня?

Снова смех после текучих слов.

— Но деньги я возьму, так будет хорошо для всех. А теперь давай прощаться, самоубийца. Сегодня я пущу тебя туда, где ты не был.

Мокрый прутик раздвинул полы халата, прошелся от соска к соску, скользнул вниз и замер между бедер. Но на этом вовсе не успокоился.

На следующее утро Туран впервые пропустил встречу вестника. Плохо. Как раз должны прийти указания по очередной партии груза.

После гибели Маранга, принятой Кхарном пусть и с некоторой досадой, но спокойно, поводья вновь оказались в руках Турана. А к ним и все заботы о делах Умного и Сильного, дополнительные инструкции, требования, отчеты, каковые приходилось составлять еженедельно. И это в придачу к зверинцу и лихорадочной подготовке к Курултаю.

Раздражение от собственной оплошности напрочь разрушило очарование вчерашнего дня: пришлось бежать напрямую к секретной захоронке, там же выслушивать послание, а после — метаться по городу. Возвращение домой подарило встречу с Паджи, взбешенным пропажей «глупого кашлюна». Впрочем, весьма скоро он успокоился и даже угостил Турана куском соленого кренделя. Сам съел два и умчался, наказав немедля отправляться ко дворцу и приступать к работе, ибо «ясноокий Ырхыз злобствует». И яркая зелень старой ивы утонула в пыли ежедневных забот.

Площадь перед хан-бурсой преображалась день ото дня. Сперва с нее исчезли палатки, торговцы и кучи конского дерьма, а чуть позже были удалены от стен калики и молельщики. Вместо них появилась стража: тройки воинов дежурили у каждой арки, выходящей на эту огромную, как оказалось, площадь. Впрочем, менее спокойно здесь не стало. Перед воротами хан-бурсы соорудили высокий помост со множеством лестниц. Мастеровые муравьями облепили ступени, выводя на каждой замысловатые рисунки. И вскоре понеслись по балясинам пышногривые кони, расцвели яркими красками: желтой охрой, темной киноварью, небесным бадашахским лазуритом. Легли под тонкие ноги их драгоценные ковры и простые, выскобленные шкуры. Спустились по стенам дальних домов крашеные полотнища, и рядом заточенных кольев стали жердины, готовые принять тяжесть родовых знаков. Их привезут позже, а пока вдоль стен носились работники с длинными палками и мотками тонкого шнура, ставили треноги, отмеряли, провешивали прямые линии, намечая что-то, одним им ведомое.

Площадь, капризная девица, не способная выбрать наряд по нраву, постоянно менялась: сегодня мостки для клеток стояли рядом друг с другом, а места для гостей разделялись на полукруглые сектора. Завтра мостки вдруг оказывались отнесены под самые стены, а гостевое место становилось единым. Послезавтра клетки и гости чередовались, как фигуры на доске высокого баккани. Неизменным оставалось одно — спешка. И желание ясноокого кагана продемонстрировать подданным своих зверей. Или наоборот, зверям своих подданных?

Туран охрип от крика, устал от споров и от всей души возненавидел шепелявого Грунджу, отвечавшего за установку клеток.