Жизнь решает все

Не убили. Еще не убили. Живой, истерзанный, но живой! Стража смыкается, окончательно заслоняя лежащего на камнях человека и от людей, и от животных.

— Кагана! Убили! Убили!

При Вед-Хаальд было дымно от людских пушек, и также пахло порохом. При Вед-Хаальд было честно. Война ведь. Не Курултай, не праздник, не… Предательство. Нельзя бить сзади. Нельзя бить в спину. Потому что ничего не решить чужой смертью, ничего не исправить.

— Стоять! — Её отбросили щитом. От двух копейных тычков увернулась, хоть и с трудом.

— Ырхыз! — Элья закричала, пытаясь быть громче толпы. — Пустите, я могу помочь!

Клинок прошел вдоль живота, заставляя развернуться боком. Неудачно, внутрь к противнику, под еще один секущий удар щитом. Нырнула, еле сдерживаясь, чтобы не врезать в пах, и отскочила.

— Пустите, я могу помочь! — Глупо надеяться, но…

Ничего она не может. Крыльев нет. Эмана нет. Есть то, что осталось после подземелий, но это мало, ничтожно мало. Если бы для себя…

— Пусти! Морхай! Морхай, я могу! Скажи им, Морхай!

От ловкого удара мечом она снова уклонилась. В следующий раз будут метить еще замысловатее.

— Морхай! Урлак! Кырым!

Имена слетали с губ, бесполезные в сутолоке и давке. Не пустят. Ее, чужачку, серошкурую и ненавистную, к тому, кто сейчас беззащитен после предательского удара? В жизни не пустят.

— Коня! Во дворец! — Этот голос оставался спокоен, и спокойствие распространялось на прочих людей. Урлак-шад коротко отдавал команды, и никто не осмеливался спорить с ним.

Между воинами мелькнула седая голова хан-кама.

— Кырым! Кыры-ы-ым! Я могу помочь, я отдам эман, у вас будет время!

Снова послышалась какая-то возня и крики, но бить перестали. Хотя легко начнут в любой миг снова.

— Пустить! Пропустить склану! — посажный умел и орать.

Строй разошелся узким коридором и тут же сомкнулся за спиной.

Ырхыз лежит на синем плаще. Ужасен, но дышит. В прорванном рукаве торчит кость, темнеют взрезы и глубокие вмятины на легком панцире. И откуда в людях столько крови? Не оттого ли они так щедро льют ее, что чужую, что свою?

Наспех приложенные к ранам тряпицы набухли темным, а люди медлили, пререкаясь.

— Хан-бурса ближе. Ближе хан-бурса, — твердил Вайхе, разминая пальцами раскрошенные стекла окуляров и сгибая дужки.

— За́мок! — Кырым-шад, затянув тугим узлом очередную повязку, поднялся с колен. — У вас в бурсе ни капли эмана. И инструментов нет! Вы лучше помолитесь о чуде. И народ успокойте, скажите, что каган не умер.

— С такими ранами в седло… — продолжал говорить хан-харус, но тяжелая рука уже легла на его плечо, выталкивая за пределы оцепления.

— Раны и седло. Милостью Всевидящего, каган как можно скорее должен оказаться в замке. А теперь не мешайте. Склана!

— Я здесь, — Элья встретилась взглядом с Кырымом.

— Действительно можешь?

— Да. Постараюсь.

Подали лошадей.

Он был слишком тяжел и неудобен, чтобы она могла поднять и удержать его в седле. А еще слишком далеко ушел, чтобы и вправду можно было спасти. И слишком упрям, чтобы вот так бросить жизнь.

— Давай, ты же слышишь, ты же не позволишь, чтобы просто так. — Ноги сжимали конские бока, пальцы скользили по панцирю, который никто так и не снял, раздирались о колючие застежки и облекались кровью.

Просачивается сквозь повязки, хотя совсем не видна на темных одеждах. Только на её руках. Надо нащупать шею.

— Пошел, пошел! — Морхай нахлестывал лошадь, свою и Эльину, через раз не попадая. Сам бледный, точно не живой, держался за левый бок, но не падал.

Копье кунгаев взрезало улицу и понеслось к самому сердцу столицы. Площадь осталась позади. Там кричали, и крик расползался по городу, множась гневом и яростью, полыхая пожарами и алым железом, стуча тысячами рук в запертые двери. Забунтует раненая Ханма. Но это потом, а сейчас она еще растерянная, мечется, рвет сама себя стальными клыками, топчет копытами одичалых коней и ногами обеспамятевшей толпы. А единственный, кто мог бы остановить грядущий хаос, умирает.

Нет! Она не позволит.

Вот так, чуть завалить его на себя, поймать шеей затылок, соприкоснуться кожей. Серая и белая. Антрацит и снег. Холод и жар. Быстрее бы во дворец. Там Кырым поможет. Вон он, сзади, трясется в седле, пытаясь не отстать. Кырым хитрый. А Элья слабая, она себя переоценила, снова решила сделать что-то, что не выходит. Даже удержать в седле трудно, не то, что лечить. Не рухнуть бы под копыта, став окончательной жертвой для их Всевидящего, безумного бога, который есть солнце. Оно жжется, растекается огнем по спине, точно это ее, Элью, угостили ножом, еще раз, по живому обрубая несуществующие крылья. Горячо! И плавится Ырхызов затылок, тянет скланий жар!

Взбух и лопнул шрам, закровил, пачкая щеку и плечо, но так даже к лучшему. Пальцы нырнули под сосульки намокших волос, нащупали… Как же все паршиво! Ну почему она не дьен-медик, лингующий раны одним прикосновением?! Но хоть так, хоть немножко, хоть капельку. Последние крошки того, что казалось давно потеряно и вдруг наскреблось, выжалось пылающими лопатками.