Жизнь с моей сестрой Мадонной

Я невиновен, но доказать этого не могу. Друзья ждут меня в доме на дереве. Мы только что получили по почте последний номер «Плейбоя», и я умираю от желания вырваться из дома и посмотреть его. Поэтому я признаюсь в краже бисквита. Меня наказывают за проступок: запрещают всю неделю смотреть телевизор. Через много лет выяснится истинный виновник. Паула признается, что тот бисквит съела она, но будет уже слишком поздно, поскольку наказание я отбыл целиком и полностью. Впрочем, я виноват тоже — ведь я признался в том, чего не совершал. Так формируются поведенческие привычки, предвестники всего, что ожидает человека в жизни.

С того дня, когда Джоан вышла замуж за нашего отца, в нашем доме появился приятнейший ритуал. Каждый из членов семьи мог выбрать собственный торт на день рождения. Мадонна всегда выбирала слоеный клубничный, а я — розово-лимонный торт-мороженое.

Вскоре после случая с бисквитом был мой день рождения, и я гадал, позволит ли Джоан мне выбрать любимый торт. К мо ему облегчению, то, что я выдержал наказание, смягчило мачеху, и она меня простила. Я получил свой любимый розово-лимонный торт-мороженое.

Джоан была великой мастерицей готовить торты, но на этом ее кулинарные таланты исчерпывались. Она собиралась готовить испанский рис с перцем и помидорами, но забывала рецепт. И тогда нам приходилось обходиться замороженной запеканкой, но при этом Джоан с удовлетворенной улыбкой заявляла: «Я только что это приготовила!»

«Морозильник приготовил!» — тихо шептали мы, стараясь сделать так, чтобы нас не услышал отец. Нам не хотелось его раздражать. Отец всегда требовал, чтобы мы относились к Джоан с уважением и называли ее мамой. Мы изо всех сил сопротивлялись. Много лет нас сводило с ума то, что, подчиняясь отцу, нам все-таки приходилось называть ее мамой.

Моя родная мать, которую звали Мадонна, умерла, когда мне было всего три года. У меня сохранилось единственное воспоминание о ней. Я бегу по зеленому дворику нашего маленького, одноэтажного дома возле железной дороги и наступаю на пчелу. Я отчаянно рыдаю. Мама сажает меня на колени и прикладывает к месту укуса лед. Я чувствую себя в полной безопасности. Меня защищают и любят. Всю жизнь я буду пытаться испытать то же чувство, но это мне так и не удастся.

Самое печальное заключается в том, что, когда мама умерла, я был слишком мал. Я не успел узнать ее понастоящему. В детстве она существовала для меня только на фотографиях. Больше всего мне нравилась та, где она была снята на бизоне. На ней мама была такой живой, такой обаятельной — настоящая звезда. Глядя на снимок, я не мог поверить, что она умерла, что я ее никогда больше не увижу. И я никак не мог совместить эту неуемную радость жизни с ее невероятной набожностью.

О маминой религиозности я узнал лишь двадцать лет назад, когда отец раздал нам ее любовные письма. Она писала их, когда отец служил в авиации и еще только ухаживал за ней.

Я прочел всего одно романтическое письмо, написанное матерью, и, прочитав его, не мог заставить себя читать дальше. Я не очень религиозный человек, и чрезмерность религиозных чувств матери показалась мне невыносимой. Хотя ее письмо было проникнуто духом любви и нежности, в нем присутствовал своеобразный фанатизм. Все о том, как Господь хранит ее любовь к моему отцу... Бог то, Бог это... Я не смог читать дальше, потому что представлял маму совершенно другой и не хотел разрушать этот образ.

Копии маминых писем отец отправил и Мадонне. Думаю, что она тоже прочла их. Однако мы никогда не говорили ни об этих письмах, ни о нашей матери. Сейчас мы стараемся даже не упоминать ее имени.

Может быть, мы, Чикконе, и боимся собственных эмоций, но больше ничто нас не пугает. В конце концов, в наших жилах течет кровь пионеров, и мы этим гордимся. В 90-е годы XVII века предки моей матери, Фортины, покинули Францию и прибыли в Квебек. Они поселились в глуши. Истинные пионеры, они боролись за собственную жизнь и жизнь своих близких.

Прошло больше двухсот тридцати пяти лет. И вот поженились мои бабушка и дедушка, Элси и Уиллард Фортин. Свой медовый месяц они провели в роскошном манхэттенском отеле «Уолдорф-Астория». Хотя Элси всегда это отрицала, но, согласно генеалогическому древу, они с Уиллардом приходились друг другу дальними родственниками. Может быть, поэтому мы с Мадонной в отличие от наших братьев и сестер оказались такими необычными людьми, с яркими достоинствами и недостатками.

Наши предки Чикконе тоже были необычными и предприимчивыми людьми. В конце Первой мировой войны моего деда, Гаэтано Чикконе, которому было всего восемнадцать лет, отправили рыть окопы в Итальянских Альпах, где он чуть не за мерз до смерти. Гаэтано всегда ненавидел фашистов, но понимал, что они могут прийти к власти. Он оставил военную службу и вернулся домой, в тихую средневековую деревушку Пачентро в Абруцци, примерно в 170 км к востоку от Рима.