Жизнь с отцом

Во всем этом было что-то совершенно непонятное.

Ездила к нам врач Халевинская. Серьезная, скромно одетая, гладко причесанная, должно быть, очень умная женщина, по крайней мере мне она казалась такой, и вдруг я узнала, что Мария Михайловна арестована и сидит в тюрьме.

- За что же?

- За то, что распространяла книги отца!

- Разве книги пап? плохие?

- Нет, хорошие!

- Господи Боже мой, как же во всем этом разобраться?

Помню, как меня поразил случай с Суллером.

Суллержицкий, или, как мы его звали, Суллер, был товарищем сестры Тани по школе живописи. Особенный он был человек, ни на кого не похожий. Где бы ни появлялся, сейчас закипали жизнь и веселье. Помню первое мое с ним знакомство. У нас были гости - девочки и мальчики, мы пели, я аккомпанировала на фортепиано. Суллер подошел к нам в стареньком пиджачке и матросских, с раструбами книзу брюках. Мои гости с недоумением покосились на него.

- Малороссийскую песню "Чоботы" знаете?

- Да.

- А ну-ка!

Суллер стал недалеко от фортепиано и запел со второй же ноты высоким тенором, заливаясь куда-то вверх:

- Шла-а на речку, чоботы хлопали!

Все невольно заулыбались, и когда Суллер, дирижируя руками и подпрыгивая, перешел к перепеву, мы дружно подхватили. Все были в восторге. Я привыкла к нему и полюбила.

- Суллер, изобразите слона, пожалуйста! - приставали мы к нему, и он, прикрываясь своим обтерханным пиджачком и спуская руку как-то сверху, начинал помахивать ею из стороны в сторону совсем как хоботом.

- Суллер, - кричали мы вне себя от восторга, - а рыбу, рыбу в аквариуме!

Суллер вытаращивал глаза, устремлял их в одну точку, выворачивал из подмышек руки, изображая плавники, и мерно открывал и закрывал рот. Потом рыба неожиданно всплескивалась, ныряла и исчезала.

Суллер, взъерошенный, лохматый, вылезал из-под стола. Отец, схватившись за бока, покатывался со смеху, о нас и говорить нечего.

Пустяки ли, серьезное ли дело, Суллер ко всему относился с воодушевлением. Все, что он делал, он делал вовсю и всегда легко и играючи, напевая песенку.

И вот случилось непонятное: Суллер попал в тюрьму. Когда я думала о том, что он сидит за решеткой, мне представлялась большая, красивая птица. Она не может петь в неволе и только с утра до вечера в отчаянье бьется грудью о решетку.

Говорили, что Суллера посадили за то, что он не пошел в солдаты, а когда его выпустили и он пришел к нам немножко сконфуженный в военной форме, я была ужасно рада.

Все эти аресты, преследования мучили меня только периодически и неглубоко. Было нечто, что мучило меня не переставая, разъедало душу злобой и ненавистью, мешало спать, жить, радоваться... Я не могу проследить, когда именно это началось.

Первое время я любила Танеева, любила его игру на фортепиано, особенно когда он играл не свое, а Бетховена, Моцарта, сюиту Аренского на двух фортепиано с Гольденвейзером. Я любила играть с Сергеем Ивановичем в теннис-лаун, причем мы одинаково увлекались игрой и смеялись во все горло. Я любила его кроткую, уютную нянюшку Пелагею Васильевну.

Постепенно все изменилось. Чем больше я замечала особенное, преувеличенно-любовное отношение мам? к Танееву, тем больше я его не любила. Когда Сергей Иванович приходил, я демонстративно уходила в свою комнату. Его грузная фигура, бабий смех, покрасневший кончик небольшого аккуратного носа все раздражало меня.

Бывало, толстый Емельяныч, подрагивая натянутыми вожжами, подавал к подъезду сани с обшитой мехом полостью, запряженные темно-серой красавицей Лирой, и мам? в бархатной шубе и котиковой шапочке отправлялась за покупками.

- Разве кто-нибудь у нас сегодня будет? - спрашивала я, отлично зная, что придет Танеев.

- Да не знаю, - говорила мам?, - может быть, Сергей Иванович зайдет.

А вечером, конфузливо смеясь и потирая руки, появлялся Танеев. Он сидел весь вечер, иногда играя и с удовольствием поглощая зернистую икру и конфеты от Альберта.

Бывало, возвращались мы из пассажа или от Мюра и Мерилиза; мам?, перегнувшись вперед, постукивала Емельяныча черепаховым лорнетом по широкой ватной спине:

- Заезжай в Мертвый!

И, обращаясь ко мне, говорила:

- Надо нянюшку Сергея Ивановича проведать.

Я молчала, стиснув зубы. Нянюшка Пелагея Васильевна с ее веснушчатым добродушным лицом и раскачивающейся походкой делалась мне ненавистной. Иногда мы неожиданно заставали дома Сергея Ивановича. Он обычно играл что-нибудь или сидел в своей крошечной столовой и пил чай. Танеев торопливо, неуклюже вскакивал, он не умел быть гостеприимным. Выручала нянюшка. Она приглашала садиться и угощала чаем. Я пряталась в темный угол, внутренне сжималась, из меня нельзя было вытянуть ни одного слова.

Теперь я всячески старалась отговориться от квартетных четвергов: то у меня было много уроков, то болела голова. Да и мам?, видя мое настроение, брала меня с собой гораздо реже.

Весной ездили за город с Танеевым.

- Саша, в воскресенье поедем на Воробьевы горы!

- С кем? - насторожившись, спрашивала я.

- Поедут Масловы, Сергей Иванович...

- Не поеду, - говорила я грубо.

- Почему? Непременно поедешь, нечего тебе с уличными мальчишками играть!