Жизнь с отцом

- Ах, это вы, - сказал он, - ну, на этот раз я дошел благополучно. Нам уже запрягают. Ну, я пойду вперед и буду светить вам. Ах, зачем вы дали Саше самые тяжелые вещи? - с упреком обратился он к Варваре Михайловне.

Он взял из ее рук корзину и понес ее, а Варвара Михайловна помогла мне тащить чемодан. Отец шел впереди, изредка нажимая кнопку электрического фонаря и тотчас же отпуская ее, отчего казалось еще темнее. Отец всегда экономил и тут, как всегда, жалел тратить электрическую энергию. Так подвигались мы то в полном мраке, то направляемые светом фонаря. Когда мы пришли на конюшню, Адриан Павлович заводил в дышло вторую лошадь. Отец взял узду, надел ее, но руки его дрожали, не слушались и он никак не мог застегнуть пряжку.

Сначала отец торопил кучера, а потом сел в уголке каретного сарая на чемодан и сразу упал духом.

- Я чувствую, что вот-вот нас настигнут, и тогда все пропало. Без скандала уже не уехать.

Но вот лошади готовы, кучер оделся. Филя с факелом вскочил на лошадь.

- Трогай!

- Постой, постой! - закричала я. - Постой, папаша! Дай поцеловать тебя!

- Прощай, голубушка, прощай! Ну, да мы скоро увидимся, - сказал он. Поезжай!

Пролетка тронулась и поехала не мимо дома, а прямой дорогой, которая идет яблочным садом и выходит на так называемый "пришпект".

Все это случилось так быстро, так неожиданно, что я не успела отдать себе отчета в том, что произошло. И тут, стоя в темноте возле конюшни, я в первый раз ясно поняла, что отец уехал совсем из Ясной Поляны, может быть, навсегда и что, может быть, я уже больше никогда не увижу его.

Было около пяти часов утра, когда мы с Варварой Михайловной вернулись домой. С сильно бьющимся сердцем вошла я в свою комнату и тут, считая часы, просидела до восьми. В восемь часов я вздохнула с облегчением: поезд, с которым должен был уехать отец, уже ушел. Я пошла к Илье Васильевичу.

- Где Лев Николаевич?

Илья Васильевич потупился и молчал.

- Вы знаете, что Лев Николаевич уехал совсем?

- Знаю, они мне говорили, что хотели уехать, и я нынче догадался по пальто, что их нет.

Постепенно весть об отъезде отца облетела весь дом. Большая часть прислуги молчала, не смея выражать своего мнения, только старушки - няня и Дунечка, громко сокрушались и, хотя и жалели графиню, но говорили, что она сама виновата.

Адриан Павлович, отвозивший отца на станцию, привез мне письмо:

"Доехали хорошо. Поедем, вероятно, в Оптину. Письма мои читай. Черткову скажи, что, если в продолжение недели до 4-го числа не будет от меня отмены, то пусть пошлет "заявление" в газеты. Пожалуйста, голубушка, как только узнаешь, где я, а узнаешь это очень скоро, извести меня обо всем. Как принято известие о моем отъезде и все, чем подробнее, тем лучше. 28 октября. Щекино".

В страшном волнении, не находя себе места, прождала я до одиннадцати часов. Было невыносимо тяжело сообщать матери об уходе отца. Но вот в спальне послышались шаги. Я вошла в залу, и через несколько минут туда стремительно вбежала мать.

- Где пап?? - испуганно спросила она.

- Отец уехал.

- Куда?

- Не знаю.

- Как не знаешь, куда уехал? Совсем уехал?

- Он оставил тебе письмо. Вот оно.

Я подала ей письмо. Она поспешно схватила его. Глаза ее быстро бегали по строчкам.

Вот что писал отец:

"4 часа утра 28 октября 1910 года.

Отъезд мой огорчит тебя, сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимо. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста - уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении, в тиши последние дни своей жизни.

Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения.

Благодарю тебя за твою честную сорокавосьмилетнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же, как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому. Лев Толстой.

Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручаю Саше".

- Ушел, ушел совсем! - закричала мать. - Прощайте, я не могу больше жить без него! Я утоплюсь!