Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

– Вот что я вам посоветую. Вы у нас человек славный. Потому сделайте всё так, как я скажу. Идёт? Послушаетесь меня? У меня с собой есть пятьсот рублей. Я их даю вам. Так? Не бойтесь. Когда устроитесь, отдадите, если очень захочется. А дальше вот что: подкараульте своего ребёночка, когда его выведут гулять, хватайте его, садитесь в первый же самолёт – и чтоб только вы одна знали, куда полетите! Держите деньги!

Я объяснила, что ещё не освободилась, что мне ещё сидеть около двух месяцев, что денег взять у него не могу. И главное – как это я украду сына? Я о таком не думала. Не сумею.

– А напрасно. Хотелось бы мне, чтобы вы последовали моему совету.

Сколько же должно было произойти, чтобы я сполна оценила дальновидный и точный совет великодушного человека! Выслушав мой отчёт и о встрече с юристом, и о разговоре с Родионом Евгеньевичем, Колюшка сказал:

– К сожалению, Малахов прав. Это единственно верный шаг. Так и следует сделать.

– Что? Красть собственного сына, на которого у меня все права? Даже метрики сына у меня. У Юрика моя фамилия.

– Ты не понимаешь, с какими опасными людьми имеешь дело.

– Ну а ты? Как ты? Ведь мы решили, что я беру Юрика и буду устраиваться на работу в Княжпогосте.

Стоило только об этом заговорить, как Коля в который раз уже повторил более чем странную фразу:

– Я заверяю тебя: скоро я буду по ту сторону зоны! Раньше, чем ты себе можешь представить!

В сказанном не было никакого реального смысла. Ему предстояло сидеть ещё пять лет. Я объясняла его слова одним: желанием утешить. Категорически не допускала до сердца мысль о том, что удачный (как все считали) побег Николая Трофимовича засел в его сознании как выход.

* * *

Ближе к освобождению навалилась уйма дел. Отклоняясь от дозволенного пропуском маршрута, я бегала по всем возможным пунктам и разузнавала, где смогу устроиться на работу. Нет ли места в управлении? Нет ли в поликлинике? Не раздумал ли Сенечка Ерухимович взять меня в филиал Сыктывкарского театра, если не устроюсь нигде? Он перешёл туда на работу в качестве администратора. Надо было подыскать и жильё. Неожиданно меня вызвал на разговор Георгий Львович Невольский:

– Тамара Владиславовна, у меня к вам большая просьба. Хочу просить, чтобы вы поселились у моей Клавочки. Комната у неё большая. Она вам будет рада. Нижайше прошу согласиться.

Георгий Львович хотел помочь и мне, и своей пухленькой, миловидной жене Клавочке, которая, по соображениям нашего замдиректора, стеснялась бы при мне выпивать, к чему так пристрастилась после освобождения.

Илья Евсеевич через кого-то попросил зайти к нему в управление.

– Когда будете получать документы, напишите заявление, что уезжаете отсюда, и укажите как можно более отдалённый пункт, чтобы я мог выписать вам на дорогу деньги. – (Лагерь оплачивал стоимость железнодорожного билета до места, указанного освобождающимся.)

До освобождения оставалось двенадцать дней, когда ТЭК получил приказ отправляться обслуживать Север. Заходясь от страха, что второй отдел подсчитает дни и меня не пустят в поездку, я погрузилась вместе со всеми в вагон. За каждый день, час, минуту, проведённые с Колей, я готова была вытерпеть что угодно. Только бы уехать вместе с ним! Всё-таки двенадцать дней вместе. Но прошёл день, а нас всё не прицепляли к составу. И второй отдел спохватился. Поздно вечером 21 января, за девять дней до освобождения, в дверь вагона заколотили прикладом:

– Петкевич велено вернуть на колонну.

Вот оно! Всё! Конец. Стащив с нар свой деревянный чемодан, ощущая только дрожь и холод, я стала прощаться с моими товарищами.

– Держись!.. Смотри у нас!.. Как-нибудь всё наладится… Нас не забывай… – говорили мне, не пряча слёз. – Мы в тебя верим. Ты у нас вон какая!.. И как же это без тебя?.. Выше нос! Это же воля! Свобода!

Пришедшие за мной вохровцы торопили. Мы с Колюшкой сошли вниз. Поздний вечер. Тьма. Лютый январский мороз. Рельсы, пути. Двое конвоиров с автоматами. Звёзды в вышине. Если и было тогда что-то живым, то не я и не Коля. Приговоры с различием сроков раздирали нашу с ним жизнь на части.

– Хватит. Пошли, – пресёк прощание один из вохровцев.

Мы не могли отойти друг от друга. Как это – взять и своими ногами сделать от Коли шаг в сторону? Оставить его на пять лет одного за проволокой? Конвойные снова и снова торопили: «Хватит! Пошли!» Едва я вслед за охранниками дошла до поворота дороги, как никогда не срывавшийся, сдержанный Коля нечеловеческим голосом закричал:

– То-о-оми-и-и!

Крик не только повис – он пророс через затвердевшую землю. Услышав его, даже конвоиры смолкли. Не посмели одёрнуть. Не помня себя, мы с Колюшкой снова рванулись друг к другу.

* * *