Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

Но буквально за ночь ситуация изменилась. То ли Вилли переубедил Конни, то ли она его, остается неясным. Но на следующее утро он получил от Конни телеграмму с извинением по поводу того, что она не сможет выполнить своего обещания об обеде, потому что у нее разболелся зуб и надо идти к врачу. Понимая, что это был только предлог, ее брат поспешил в Кенсингтон. Конни не было, а ее муж сказал, что она пошла наверх и легла. Хорнанг, расхаживая по комнате короткими нервными шагами, сразу приступил к делу, подобно следователю, распутывающему какое-то дело.

«Мне кажется, — сказал он в числе прочего, — ты придаешь слишком большое значение тому, являются ли эти отношения платоническими или нет. Я не вижу, в чем тут большая разница. В чем разница?»

Зять уставился на него. «Это разница между невиновностью и виной», — закричал он.

И ушел из дома, едва сдерживая гнев.

Современному человеку его поведение может казаться разумным или неразумным. Современный толкователь мог бы сказать, что прав был не он, а Хорнанг. Но Конан Дойл не был современным человеком. Он был воспитан на традициях, его взгляды сформировались под воздействием законов рыцарства, по которым такие вещи имели большое значение. Это, как он говорил, было священно. Он не мог гордиться своим поведением, добавлял Артур. Но в трудных обстоятельствах старался поступить как можно лучше. В позиции Хорнанга его сердило вот что. «Если у тебя есть друг, — думал Конан Дойл, — будь ему опорой, независимо от того, прав он или не прав».

«Разве я когда-нибудь проявлял непреданность по отношению к кому-либо из членов семьи? — восклицал он. — И когда раньше я к ним обращался?» И это было сущей правдой. В его семье не было ни одного человека, которого он не поддерживал бы или не помогал поддерживать; даже если не говорить о деньгах, именно к нему они всегда обращались за помощью.

Но бороться с дьяволом и победить, какое бы восхищение это ни вызывало, ведет к одному — до конца изматывает нервы. Мы видим, что он медленно, но неминуемо начинает меняться с момента своей встречи с Джин Леки. Плечи гвардейца расправились. Глаза сузились. Усы стали топорщиться, как у человека надменного. На протяжении ряда лет внешняя поверхность его натуры была порой так же тверда и неуступчива, как базальт, потому что он находился под напряжением, которое понимала одна Мадам.

Но давайте вернемся в 1897 год к фанфарам бриллиантового юбилея. В то пыльное лето в Лондон съехалась вся империя: войска императорской службы из Индии, сикхи в тюрбанах, конные стрелки из Канады, из Нового Южного Уэльса, Капской колонии и из Наталя, представители народа хауса из Нигера и с Золотого Берега, негры из полков Вест-Индии, полицейские с Кипра, военная полиция с Северного Борнео. Семидесятивосьмилетняя королева Виктория ехала в открытом экипаже и сквозь защитные солнечные очки наблюдала за процессией.

25 июня около двух тысяч войск разных цветов кожи и мундиров собрались у бараков Челси. Под звуки Гвардейского оркестра, игравшего на флейтах и барабанах, они быстрым шагом маршировали по улицам, а их приветствовали люди, собравшиеся, чтобы посмотреть «Ватерлоо» Конан Дойла в театре «Лицеум». Брэм Стокер, который в тот год опубликовал свой знаменитый роман «Дракула», нервно сопровождал в ложи колониальных премьеров и индийских принцев. Постановка «Ватерлоо», сказал он, была принята «в страстном экстазе лояльности».

26 июня принц Уэльский принимал в Спитхеде парад Великого флота: четыре ряда военных кораблей протянулись на расстояние тридцати миль. Это вызвало неописуемый взрыв энтузиазма. Они были непобедимыми владыками морей, символом Британской империи в зените ее моши.

«Ничто не может причинить нам вреда — ничто!» — с иронией заметил человек, который помнил это событие. Этот новый энтузиазм вдохнул жизнь в строительство империи, когда Сесил Родс и доктор Леандер Старр Джеймсон («доктор Джим», человек, любивший посидеть развалясь с неизменной сигарой в зубах) перекроили судьбу Южной Африки. Кого эти чертовы буры из себя воображали, когда год назад арестовали доктора Джима за налет на Трансвааль? Да, лондонский суд приговорил доктора Джима к пятнадцати месяцам тюрьмы.

Но для человека с улицы он стал героем. На вечернем приеме премьер-министр лорд Солсбери встретил защитника Джеймсона, знаменитого королевского адвоката Карсона, и сказал ему: «Жаль, что вы не привели с собой доктора Джима».

Занятый мыслями о Джин, Конан Дойл видел, что страна катится к войне. Налет Джеймсона, говорил он, был полнейшим идиотизмом. Но, как и Сесил Родс, он безгранично любил империю. Беда в том, думал он, что эти ура-патриоты, которые вопят против дядюшки Пауля Крюгера, действуют из вполне хороших побуждений, но они даже не знают, в чем суть дела; орут лишь бы орать.

В тот момент, мучимый мыслями о Джин, он никак не мог сосредоточиться на работе. «Читаю Ренана, чтобы успокоиться, — говорил он. — Вместе с гольфом и крикетом это должно поддерживать меня в нормальном состоянии — и душу, и тело».