Жизнь Шаляпина. Триумф

– К нам тоже эти прокламации принесли, – заговорил Теляковский. Вынул из стола бумажку и стал читать. – Вот послушайте, что пишут… Ну, тут обычные словеса, а вот конец я вам процитирую: «…Пусть закроют театры в такую минуту последней революционной борьбы за народную свободу! Надо ее теперь добиться… и когда истинно русские граждане ее завоюют, они снова придут приветствовать вас как апостолов свободного слова – товарищей своих по борьбе за свободу народа!»

– И что же вы с этими прокламациями сделали? – спросил Шаляпин. – Навредили они вам?

– Да еще как навредили, Федор Иванович. Просто сорвали спектакль. Естественно, эту пачку прокламаций принес в Александровский театр какой-то неизвестный, передали их Ходотову, он считается у нас главным по этой части; он и раздал желающим, а кто прочитал, не на шутку струсил: в прокламациях призывали артистов не участвовать в спектаклях. Ленский должен был участвовать в «Лесе», приехал, но нервно заболел, напуган был прокламациями настолько, что выпускать его на сцену было рискованно, мой помощник Гнедич наблюдал за ним и доложил мне, что Ленский не в состоянии играть. Артистка Немирова-Ральф упала в истерике в уборной. Я пытался ее уговорить, но она плакала и уверяла, что у нее на сцене отнимется язык. А когда мне удалось ее уговорить все-таки, она понесла такую чепуху…

– Интересно, что за чепуху может нести актер в таком состоянии? – спросил Шаляпин. – В моей практике тоже много всякого бывало, но…

– Ну, она просила, в частности, переставить в пьесе «Лес» акты и начать играть со второго, а потом уже первый. Дело в том, что во втором акте она не занята и хотела, таким образом, оттянуть время своего выхода. Так что все мои попытки наладить спектакль рушились одна за другой, и я принял решение отменить спектакль. Зрители очень обрадовались и за пять минут освободили зал, все спешили домой пораньше. У нас тоже на улицах неспокойно, хотя и не так, как в Москве.

– Вот увидите, и в Питере сейчас наступит оживление, слышал я, что Горький здесь, выпускает со своей Марией Федоровной Андреевой новую газету, в которой прямо зовут к свержению самодержавия, говорят и о приезде главного большевика из Женевы или из Парижа, не помню точно, но главное в том, что активнее поведут себя питерские революционеры, а это просто беда для всех нас.

– Что ты, Константин Алексеевич, беду кликаешь на наши головы? Если люди борются за свои права, хотят жить по-человечески, жить свободными и независимыми от богачей, то чем же они виноваты, их, понимаешь, расстреливают на площади перед Эрмитажным дворцом, а они должны хлопать в ладошки этим министрам, отдавшим такое приказание…

– Ты, Федор, чужие слова повторяешь, наслушался буревестника революции, а подумай сам, вспомни рабочих, которые приходили к тебе в Харькове. Похожи они на забитых и голодных? Ты ж сам рассказывал, что поразили они тебя своей независимостью и трезвым мышлением. А это разве не показатель благополучия на заводе или фабрике? А вспомни крестьян наших краев! Умные, зажиточные, обходительные… Но вот появится какая-нибудь гадость, зараза, и начинает агитировать, сеять сомнения, внушать, что можно легким путем обеспечить свой достаток, свое будущее, и человек задумался: а может быть, действительно есть путь, который приведет его в светлое будущее, стоит только поделить созданное общим трудом, отнять у хозяина и поделить. Вот посмотри на Америку, ты собираешься туда поехать, там Генри Форд выпускает дешевые автомобили, все могут их купить, не только богачи, все довольны. И что же? Горький будет призывать любой ценой и любыми средствами свергнуть Генри Форда, поделить его имущество? Ведь это значит уничтожить производство и пустить по миру тысячи людей, нашедших себя в труде, более или менее обеспеченных, день за днем богатеющих от своего труда, покупающих дом, машину, улучшающих свой быт и уют. Наши революционеры-марксисты вносят в общество зло и ненависть, разжигают классовые противоречия, которые могут быть улажены мирным путем.

– Я уже много раз слышал, как ты ругаешь моего друга, много раз я говорил тебе, Костя, что ты несправедлив к нему, он хороший, добрый, он желает всем только добра и счастья. Но он не одобряет октябрьский манифестик…

– Вспоминаю, как восторженно все встретили манифест. 17 октября впервые, может быть, за последние месяцы люди шли по Невскому беспрепятственно, шли с красными флагами, единственный и первый раз, кажется, шли при благосклонном сочувствии полиции, как говорилось в некоторых газетах. Все радовались… Из уст в уста передавали слова Василия Розанова, якобы сказавшего: «Господа! Мы должны радоваться не тому, что манифест дан, но что он не мог не быть дан, что мы его взяли!» Помню, как все заволновались, пили шампанское, произносили тосты. Но что из этого вышло…