Жизнь Шаляпина. Триумф

– У Римского-Корсакова свой стиль, свое понимание музыки, каждого жанра в ней, свои правила и догмы, обветшавшие формы он действительно ломает, создает нечто новое и прекрасное, но не понимает, что ли, что у меня есть свое представление, свой стиль. И свое представление о камерном романсе. Это ничего, Федор, что у меня провал следует за провалом, такая уж полоса. Лишь было бы время работать тихо и спокойно, не терзали б меня по всяким мелочам. Представляешь, вот сижу, работаю, что-то получается, наигрываю для себя, а потом неожиданно для меня обнаруживается тысяча неотложных дел – на деловые письма надо отвечать, корректуру править… На кой черт мне их присылают, но так я думаю в сердцах, а ведь проглядывать, править-то все равно надо, ничего тут не поделаешь, но после этого опять приходишь в творческое настроение день или два, а то и совсем наступит какая-нибудь хандра… Как-то в самый разгар работы пришли литографированные голоса моих двух опер, их нужно было все прокорректировать для Зилоти, для концерта, в котором ты принимал участие. Все это отнимает пропасть времени и не дает работать. Вот причина моего зла. А я как раз искал в это время кульминационный пункт в развитии дуэта героини и героя моей новой оперы. Надо было дойти до чего-нибудь крайнего, тогда, думал я, и все предыдущее простится. Стихи хороши, но никак не получается. Чувствую, что героиня своими рассуждениями безусловно расхолаживает своего возлюбленного, опять течет сплошная декламация, как в предыдущих операх, а я ведь хотел совсем другого. Конечно, ее роль можно сократить, но и у него не вижу таких слов, на которых можно было бы построить апофеоз всей этой картины. Вроде бы нашел в конце, но тут же почувствовал, что этот момент окажется запоздавшим. Так ничего не придумав, забросил и всю оперу. Может, когда-нибудь вернусь к этому сюжету. Но уж очень мало на себя надеюсь в писании. Сюжет и музыка мне вдруг надоели до крайности. И я бросил все к черту. Ничего не получалось за дни и недели, ни на шаг вперед не продвигался, вот когда горько и тяжело становится, вот когда тоска заедает… У Римского-Корсакова таких провалов никогда не бывало, в нем гармонично сочетаются и вдохновение, и тончайшая работа интеллекта, и дисциплинированная воля художника. Если Чайковский говаривал: «Пишу, как Бог на душу положит», то Римский-Корсаков совсем иной: «Пишу, как требует мой разум и воля». Чуть ли не в каждой вещи Николая Андреевича покоряет богатство гармонии и его ни с чем не сравнимый оркестр. У него есть чему поучиться.

С удовольствием слушал Шаляпин рассуждения своего друга. Главное даже не в тех мудрых мыслях и тонких наблюдениях, которые потоком лились из настежь растворенной души друга, а в том, что снова между ними нет никаких преград и недоразумений, снова они могут вот так доверительно говорить друг с другом, как это бывало в дни их юности, снова Рахманинов будет строго останавливать его, если он в чем-нибудь ошибется, строго наставлять его… Ну и пусть, хотя и стали гораздо взрослее, опытнее… А от Сергея Васильевича он примет любой совет, любое указание, любое наставление. Другое дело, что может не послушать и сделать по-своему, но что ж…

– Как здоровье-то? А то все о серьезном говорим с тобой, – ласково спросил Федор Иванович.

– Так вроде бы ничего, только вот глаза мои совсем испортились, помнишь: «Мартышка в старости слаба глазами стала», при чтении или напряженном писании глаза затуманиваются и голова сильно болит. По совету доктора выписал себе очки. Вообще-то я как-то расклеиваться стал. То здесь болит, то там. Да и сплю скверно. А бывает, и апатия нападет на меня, тоска, настроение аховое, и с отвращением начинаю думать о написанном, что сразу же сказывается и на отношении к окружающим.