– Нет, Федор, тебе неправильно рассказали об этом спектакле. Замечательный артист и товарищ Николай Ходотов, которому сначала была предназначена роль Карена, охотно уступил ее Всеволоду Эмильевичу, который действительно не справился с этой сложной ролью, испортил спектакль другой премьер, красавчик Алоллонский, игравший Бондезена в фарсовом стиле, – снова вступил в разговор Головин.
– Саша, но немало и на твою голову опрокинулось газетной чепухи… Действительно, что ли, твои костюмы были настолько несуразны, как пишут, что они якобы противоречили логике пьесы…
Шаляпин не видел этот спектакль, но, как всегда, в этом мире вокруг удач и неудач много было толков, кое-что дошло и до него, особенно его интересовала работа Головина, который взялся писать новые декорации для миланской постановки «Бориса Годунова».
– Провалил спектакль этот самый Аполлонский. Ему бы отказаться от роли Бондезена, а он решил ее сыграть клоунадно, при этом, когда его стали упрекать за его игру, нарочитую и бездарную, он оправдывался: «Я привык исполнять режиссерские указания, и если Мейерхольду почему-то захотелось нарядить меня дураком-клоуном, то я и играл по-дурацки». Вот этот «озорник» и провалил спектакль, ну да Бог с ним, этим спектаклем, Мейерхольд еще покажет себя, не устану повторять, что он – гений, а его выдумка просто неистощима, – упрямо доказывал свое Головин, не переставая работать и кистью.
– Ну как не вспомнить по этому случаю наш любимый Художественный театр, вот где порядок и дисциплина, вот где царит уважение и любовь друг к другу, хотя и разногласий тоже полно. – Федор Иванович явно хотел перевести разговор на более мирные темы, но ему тут возразил Павел Щербов:
– Не скажи, Федя, вот мне недавно Илья Уралов рассказывал, как он чувствовал себя в Художественном. Вроде бы все его любили, ценили, но просто вязали по рукам и ногам своими подсказками и запретами. «Я там чувствую себя как «корова в седле», говорил Уралов. – Когда я чувствую, что городничий у меня идет легко, без натяжки, Станиславский спрашивает: не болен ли я? Не случилось ли чего со мной?.. Когда я действительно играю без настроения и голова трещит, мне говорят: «Вот сегодня вы нашли то, что надо!» Сам черт ногу сломит!» Вот то, что говорят о твоем любимом театре, так что все хороши…
– Ну и правильно сделал, что ушел твой Уралов, это нормально, человек ищет, где лучше, особенно актер, у которого не должны быть связаны его чувства, он свободно должен перевоплощаться, без подсказок с чьей-либо стороны, он сам должен творить… А как наша распрекрасная Мария Гавриловна? Все так же чувствует себя владычицей и примадонной императорской сцены? – спросил Шаляпин, давно не видавший Савину, испытывавший к ней большую симпатию за ее прямой и бескомпромиссный характер.
– Недавно произошел скандал, о котором говорит весь театральный Петербург, – продолжал рассказывать Павел Щербов. – Как вы знаете, Теляковский выдвигает на первый план режиссера в спектакле, по примеру Художественного театра. Актер уходит в тень, на второй план. Приходит не так уж давно новый режиссер, сам маленький, а в руках у него громаднейшая тетрадка, в которой записаны, оказывается, все мизансцены. У него буквами обозначались все переходы артистов с одного места на другое, точно так же обозначались и паузы, подойдет к актеру, заглядывает в тетрадь, а потом уж нашептывает, что он должен делать, что говорить, куда идти и так далее. Все у него было расписано, играй, как по нотам, получится прекрасная музыка… Сначала некоторых актеров это озадачило, потом стало раздражать. Первым возмутился Варламов, когда режиссер ему начал вдалбливать свои разработки: «Вы, Константин Александрович, идите на Бе, становитесь вот тут на Be, затем повернитесь и сделайте несколько шагов по направлению скамейки к дереву Зе, а потом уж тут садитесь на Же». Огромный Константин Александрович, поглядывая сверху вниз на тщедушного режиссера, тут же отпарировал: «Милый, чего ты хлопочешь? Что ты меня азбуке учишь? Ты лучше скажи, куда идти-то, а на чем сидеть-то, я и без тебя знаю: шестой десяток кроме Же ни на чем не сижу!» Ну, ясно, что все присутствующие актеры и помощники рассмеялись…
Захохотали и гости Головина, громче всех смеялся Шаляпин, хорошо представивший себе эту картину: громадный Варламов, актер огромной стихийной силы, и маленький режиссер с большущей тетрадкой…
– Я ж попросил рассказать, как Мария Гавриловна, а ты про какого-то смешного режиссера, – добродушно произнес Шаляпин.