Жизнь Шаляпина. Триумф

Постучались, Мария Федоровна ответила приглашением, вошел небольшого роста молодой человек с большим беретом на голове.

– Заходите, заходите, Иосиф Израилевич!

– Я не помешал вам? – смущенно произнес художник Бродский. – Вы не передавали мою просьбу Федору Ивановичу?

Шаляпин пожал протянутую руку художника и вопросительно посмотрел на Горького.

– Почти год тому назад Иосиф Израилевич выразил пожелание написать твой портрет, Федор. Помнится, я ответил, что давно тебя не видал и не знаю твоих намерений, где ты будешь летом и весной. Шаляпин – натура капризная и еще более непоседливая, чем я. Но пообещал, что буду всячески способствовать, чтобы еще одно прекрасное художественное произведение появилось на свет с помощью художника Бродского. Вот пользуюсь такой возможностью, Федор, и прошу тебя не отказывать молодому и талантливому дарованию, я и Мария Федоровна дали согласие, сеансы уже начались. Так что подключайся, не оставим без работы Иосифа Израилевича.

Бродский скорее почувствовал, чем осознал, что друзей необходимо оставить наедине, и тихо удалился, извинившись за вторжение и сославшись на предстоящую деловую встречу.

– Федор! Я принесу вина каприйского, отличное вино, ты его любишь.

Вскоре Алексей Максимович принес бутыль вина, налил в стаканы, и беседа вновь полилась к обоюдному согласию и пожеланию.

– Теляковский мне рассказывал, что эта демонстрация хора готовилась давно. Еще два-три года тому назад, во время бракосочетания великой княжны Марии Павловны с принцем шведским, сыном шведского короля, в один из дней после свадьбы в Царскосельском дворце должен был состояться концерт. Между двумя сольными номерами предполагалось участие хора. Вот тогда хористы решили в высочайшем присутствии и присутствии дипломатического корпуса стать на колени и прямо со сцены подать прошение государю. Но главный режиссер Мариинского театра Тартаков доложил Теляковскому об этой дерзости, он доложил министру, в связи с этим была изменена программа и хор тогда не выступил.

– Да в чем суть прошения хора? – спросил Горький.

– Самое главное-то я позабыл сказать. Суть самая банальная – остро стоял вопрос об увеличении пенсии. Все говорили, что пенсия у хористов самая мизерная, об этом говорили не только сами хористы, но с ними соглашались и главные режиссеры, и учителя сцены, и хормейстеры, и капельмейстеры, но воз, как говорится, оставался на месте. Нужно было давно изменить закон о пенсиях, а на это никто не решался, ни Всеволожский, ни князь Волконский, все оставалось по-прежнему. Правда, Теляковский пытался кое-что сделать, так, в частности, в год увольнения всех без исключения хористов переводили в артисты третьего разряда, что давало возможность увеличить пенсию примерно рублей на двести. Но жизнь дорожает, ушедшие на пенсию хористы бедствуют, а ждущие увольнения на пенсию ужасно озабочены своим будущим положением в обществе. Вот и росло недовольство и всякие закулисные разговоры. А тут такой удобный случай: царь и царская семья, министры, дипломаты, то есть как раз такой случай, какой давно ждали. Я, естественно, что-то слышал от друзей, но слышал скорее о намерении хора объявить в крайнем случае забастовку. Но директор заявил, что в случае забастовки хора он закроет театр на неделю, на две, на месяц, наберет полный комплект хора и вновь приступит к работе. Такая твердость директора остановила хор, вроде бы все смирились с поражением, но только внешне. Подспудно же росло недовольство, обсуждали только форму протеста. И как только приехал на спектакль государь с семьей, они тут же договорились в антракте выйти на сцену и исполнить на коленях гимн. Об этом я, конечно, не знал, всецело занятый подготовкой к исполнению своей очень сложной роли. Я весь ухожу в характер исполняемого лица, живу в его образе, просчитываю каждый свой шаг… Лучше всего, удобнее всего для хора – это после пролога, весь хор на сцене в качестве одного из основных действующих лиц. Но после пролога не было вызовов, фешенебельная публика, собравшаяся в тот день, осталась равнодушной к прекрасной музыке Мусоргского, и вызовов не последовало. Следующая сцена в келье также имеет хор, но хор поет за кулисами. К тому же и эта сцена оставила публику равнодушной, ни одного вызова не последовало. И сцена коронации не произвела на публику особого впечатления. Уж не провал ли, подумал я с разочарованием. Люди входили, выходили, здоровались, болтали, сплетничали. Словом, явилось светское общество на очередное развлечение. Нет также хора и в моих сценах в тереме. Хор ждал в напряжении моей сцены с галлюцинациями…

Тут Шаляпин не выдержал наплыва воспоминаний, которые так живы были в его душе, встал и в дальнейшем все разыгрывал в лицах, менял интонации, вздымал руки, крутил головой, лицо его ежесекундно менялось. Горький и Мария Федоровна успевали лишь следить за игрой, пытаясь лишь уловить смысл рассказываемого.