Жизнь сначала

— Привёз в «Прагу». — Она снова замолчала. Сидит ссутулившись, кутается в кофту, хотя в комнате жарко.

— Ну?!

— Что «ну»? Заказал кучу разносолов, пытался напоить, говорил пошлости: «А мой сын не дурак, не теряется», «отхватил». Пытался руки целовать. Танцевать чуть не волок.

— Пошла?

Она устало мотнула головой.

— Разозлился. Не пью, целоваться не разрешаю, не иду танцевать. И… снова влепил мне «проститутку» — мол, я собираюсь искалечить тебе жизнь, разрушила семью. Ты, мол, держал его дома. А я, подлая, хитрая, корыстная, в элиту захотела, увела из дома.

— Так и говорил?!

Не могу победить дрожь, меня бросает то в жар, то в холод, стыд заливает потом.

— Я встала, пошла к выходу. Он за мной. При всех начал оскорблять… а я… иду и иду. Так и ушла. — Она вдруг засмеялась. Я уставился на неё. — Убеждён, что неотразим, что элита, что он решает: жить — не жить. А ведь ничто.

Ничто-то ничто, а сколько лет не может пережить!

Спросил виновато, точно я нанёс ей оскорбление:

— Почему мне не сказала?

— Что бы ты изменил? Встреча же уже состоялась! И никаким способом нельзя её ликвидировать — была! Что бы ты сделал? Навсегда разорвал бы с отцом отношения? Мучился бы сам? За себя и за меня? Жалел бы меня? Всё пустое. Не думай об этом. Сегодня к слову пришлось. — Она говорит теперь по-доброму, но так говорят с чужими, я понял, о разрыве — серьёзно, и чем мягче, чем тише она говорит, тем твёрже её решение и безнадёжнее моё положение. — Твои картины чудовищны, сладки. Коровы счастливы, Маруся и председателева любовница — одинаковые ударницы, только одна толстая, другая тощая, колхоз благоденствует, председатель — эталон порядочности и доброты, и когда ты успел написать этот новый портрет?! — Она увидела моё удивлённое лицо. — Или председатель привёз свой? Это позор. Мне стыдно. И я не хочу находиться с тобой под одной крышей. Ты всё равно пойдёшь по пути твоего отца, это генетика. Прошу тебя, умоляю, уйди. Мне не по силам терпеть. Тебе есть куда уйти: своя комната, любящая мать. Я бы ушла, но мне некуда. Не могу же стеснять друзей! А комедий не люблю: переехать к приятельнице и ждать, когда ты выкатишься, не для меня. Вот твои двести тридцать рублей, для начала жизни пригодятся.

И тут я заорал:

— Блаженная! Ты не знаешь жизни. Разве можно жить так, как ты живёшь? В долгах?! Униженная?! Что толку от твоего таланта, если ты одна зритель своих картин?! Кому нужна ты, твоё творчество? Да, время — противное, нужно ловчить, нужно уметь устроиться…

— Нет! — перебила она. — Не нужно.

— Я не хочу, чтобы ты была унижена, я хочу обеспечить тебя, я хочу дать тебе…

— Не надо! — снова перебила она. — Я не хочу быть обеспеченной и не хочу никаких благ. И не хочу признания тюбиков, понимаешь, они для меня не судьи. Я не признаю внешней жизни, внешнего успеха. Пусть хоть кто-то когда-нибудь, я не спешу, заплачет над моими картинами, пусть начнёт жалеть людей, больше мне ничего не нужно. Ты… я придумала тебя, я вообразила… ты меня любишь больше жизни, чувствуешь, понимаешь, ты — это я.

Ошеломлённый, я забормотал:

— Я в самом деле люблю тебя больше жизни, я чувствую тебя, понимаю и хочу тебе… тебе создать условия…

— Не мне, себе, — отрезала она. — Гриша, ты верь мне, ты прислушайся к тому, что я говорю, мне не нужно то, что нужно тебе, а ты не сможешь жить так, как нужно мне. Прошу тебя, умоляю, давай разойдёмся, иначе я надорвусь, я не хочу терпеть! — Она плачет, горько, навзрыд.

Я выскочил из дома.

Всё-таки Тюбик разрушил мою жизнь!

Заберу с выставки свои картины. А если Тюбик не отдаст добровольно, верну им первоначальный вид!

Автобуса долго нет. Схватил такси и погонял водителя всю дорогу. Лифта ждать не стал: через три ступеньки взлетел на пятый этаж.

Тюбик оказался дома.

— Валя! — задохнувшись от радости, воскликнул я. — Валя! Ты ведь человек! Ты ведь ещё не совсем обюрократился! Валя! Верни мне мои картины!

— Ты с ума сошёл!

Он в махровом малиновом халате, монументальный, раскрасневшийся, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и на его лице — искреннее изумление.

— У меня рушится жизнь, я молю тебя!

— У тебя начинается жизнь! То не жизнь была, эпизод, и чем скорее он закончится, тем лучше. Сегодня были представители ЦК, одобрили. Ты здорово поднял престиж нашего института. Ты не понимаешь, какого масштаба ты художник.

— Валя, больше живописи, больше себя я люблю её. Не делай меня несчастным.

Он усмехнулся.

— Я сделаю тебя счастливым. Кто мешает тебе любить её? Люби. Баба есть баба, и никакая не захочет остаться одна. Пошумит и смирится. Ещё как будет довольна!

Медленно, едва переставляя ноги, я побрёл домой.

Тоша сидит всё в той же позе, будто не прошло полутора часов моего отсутствия.

— Прости меня, — говорю я. — Я пытался убедить этого идиота, хотел забрать картины с выставки. Прости меня, больше я не буду идти у них на поводу, прости меня.

Я опустился на пол и положил голову ей на колени. Только бы она не оттолкнула.

Она сидит, как сидела, вроде не заметила, что я положил ей голову на колени.

— Не гони меня. Я не смогу жить без тебя… Больше жизни… Я тебе хочу…