Жизнь со смертью визави

Под Толедо луг усыпан
разноцветными шатрами —
это гранды и идальго
собралися на турнир.
Из Кастильи и Наварры,
Андалусии, Гренады, —
всем им хочется сегодня
свою доблесть показать.
Вот пажи несут доспехи,
чистят грозное оружье
и выводят из конюшен
мавританских скакунов.
Рыцари садятся в сёдла,
поднимают к небу копья
и, гарцуя, проезжают
пред очами короля.
Каждый гордо салютует,
потрясая правой дланью,
и даёт обет сражаться
честно, как велит закон.

Среди прочих здесь два гранда —
дон Хуан и дон Алонзо, —
грозно смотрят друг на друга
и готовятся к борьбе.
Им обоим покорила
сердце донна Изабелла,
и теперь решится должен
только кровью этот спор.
Донна Изабелла смотрит
на героев с возвышенья,
с нетерпеньем ожидая,
чем закончится борьба.
На лицо она прекрасна,
а зовётся Криворотой,
потому что победитель
получает от неё
пол-улыбки правым краем,
если правый одолеет,
если левый — улыбнётся
только левым краем губ.

Вот герольды протрубили,
возвещая о начале
благородных поединков,
и король взмахнул рукой.
Опускает дон Алонзо
на лицо своё забрало,
дон Хуан нетерпеливо
поправляет перевязь.
И пришпорив, понеслися,
поднимая клубы пыли,
чтоб заветных пол-улыбки
вражьей кровью заслужить.

Сшиблись в схватке и — о чудо! —
Изабелла улыбнулась
ослепительной улыбкой, —
не кривит уж больше рот:
пал, пронзённый, дон Алонзо,
не простившися с любимой;
шепчет имя Изабеллы,
умирая, дон Хуан.

Impression

На серо-серебристом красный
объём вытягивает вяло,
но кисть художника разъяла
пространство жизни, и напрасно —
давиться, мучиться безбожно,
до ржавой рвоты, челюстями,
сжимая данное частями, —
то, что в единстве невозможно!

Звучит симфония распада!
И в этом мареве заразном,
средь торжествующих агоний,
вдыхая сладкий опий смрада,
изнемогает ярко-красный
на серо-серебристом фоне.

Ночная гроза

Ты помнишь молний кутерьму
и грома рык неторопливый,
и шелест сада, и во тьму
ударивший обломный ливень,
и урагана вой и плач,
и скрип деревьев там, снаружи
(так в рёве моря слышен мач —
товый священный ужас),
и как с зарёй, когда вдали
крошился гром уже без гнева,
мы приняли из рук земли
в парчу спелёнатое небо?

Статуэтка

На мир лукаво и довольно
глядит фаянсовый божок.
Смеётся он — ему не больно,
что я забыт и одинок.

На книжной полке, где с Платоном
соседствует сухой Флобер,
он слушает заворожённо
музыку инфернальных сфер.

…Его недавно взял я с полки
и бросил с силою об пол,
а философские осколки
метёлкой пыльною подмёл.

И как, спрошу на этом фоне я,
не призадуматься, друзья,
что не гармония — ирония
лежит в основе бытия?

Воскресная тоска