Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

Черт не раз убегал за двенадцать километров на центральную усадьбу. Ночью крадучись проходил по улицам, и собаки поднимали отчаянный лай. Они не признавали в нем родню, потому как пахло от него лесным одиночеством. Нападать боялись. Только собирались тесной стаей и, подбадривая друг друга, визгливо грозили с безопасного расстояния. Черт, побродив по улицам, возвращался к своему дому. Он очень скучал без людей, но бросить дом хозяина не мог. Ему не доставало общения, не хватало еды. Правда, когда кто-то изредка приезжал на кладбище, то дело с пищей немного облегчалось. Люди, помня разговоры об этой собаке, бросали во двор деда Григория хлеб, яйца, а иногда и вареное мясо. Когда же пес ничего не находил на дворе, он бежал на кладбище. Кое-что люди оставляли у могилок…

Однажды там он увидел конкурента — лису и гнал ее так далеко, что потом сам с трудом добрел до дому. Зато теперь никто не осмеливался подбирать оставленную людьми еду. Но люди приезжали все реже и реже. Приходилось добывать пищу везде — в лесу, в поле и даже в самой деревне. На месте бывших домов буйно разрослись бурьян и крапива. Заросли эти облюбовали зайцы, правда, они были на редкость проворны и не часто попадались Черту в зубы. Но если охота была удачной, о еде можно было не заботиться несколько дней. Не было зайцев, Черт уходил в лес выслеживать белок. Не удавалось с белками, искал выводки тетеревов и рябчиков. Не находил их, шел в поле мышковать, как заправская лиса. И как у лисы, когда голод подтягивал брюхо, в пищу шли и лягушата, и даже кузнечики.

Не раз Черт натыкался на следы волчицы, но та близко не подходила. Однажды они столкнулись у раненного кем-то лосенка. Черт вышел по кровавому следу и считал лосенка своей законной добычей, поэтому с ходу бросился в драку, но волчица не приняла вызова, ушла.

Приближалась зима. Ночи стали холодными. Из-за оврага нетнет да слышался пока еще дрожащий, но уже грозный вой подросших волчат. Черт стал готовиться к зиме. Под крыльцом он вырыл глубокую нору, которая неожиданно соединилась с подпольем. Черт не мог предвидеть выгоды этой неожиданности. Конечно, зимой в подполье было теплее, но главное преимущество заключалось в другом. О нем он узнал в середине зимы, когда с кормежкой стало совсем худо.

Волки — волчица и трое молодых — наткнулись на собачьи следы неподалеку от дома деда Григория. Кровь на снегу говорила, что собака сыта, что ей посчастливилось поймать зайца. Это еще больше возбудило изголодавшихся волков, и они пошли к дому. Не чуя страшного человечьего запаха, осмелевшая волчица улеглась прямо на крыльце, а молодые сгрудились у норы, откуда доносилось собачье рычание, но лезть в нору не спешили.

Осада длилась день и ночь. Наконец один из молодых не выдержал, полез в нору. Нора была узкая, только-только протиснуться. И пока волк двигался вперед, Черт стоял на ровном полу, оскалив зубы и ощетинившись. Лаз норы находился на уровне его морды. И как только показалась голова волка, Черт вцепился в нее. Сопротивляться или повернуть назад волк не мог. Остальные сняли осаду и ушли в сторону центральной усадьбы колхоза, где вскоре молодые погибли от картечи чабанов, когда попытались через крышу забраться в кошару. Легко раненной волчице удалось скрыться в лесу.

Через несколько дней Черт встретил ее след, усталый, неровный, и пошел было по нему, готовый покончить со всем волчьим семейством разом, но накатил снежный заряд февральской беспощадной метели, закрутило, завыло. От преследования пришлось отказаться. Черт забился под низко опущенные ветки ели, а как только метель кончилась, заспешил к дому.

7

В феврале Иван Григорьевич стал готовиться на пенсию. Просили его еще поработать, но что-то защемило в груди, затревожили воспоминаниями детства бессонные ночи. И все… Не могли отговорить ни жена, ни дети, ни даже внуки — засобирался… хоть не надолго, хоть на весну и лето… А как только оформил документы, стал укладываться. Понимал — не время. Рано! Весна только-только развесила сосульки по крышам, однако не мог уже — поехал.

В дороге в душном купе ему все представлялось, будто сидит он у раскрытой дверцы печурки, а оттуда пышет жаром, и глаза невозможно отвести от малиновых углей, над которыми невесомо носятся отсветы былого пламени… Это видение не отпускало его до самой центральной усадьбы колхоза, и только здесь он опомнился. Ведь там, в заколоченном доме, и дров, поди, нет, и печь развалена, да и есть ли он, дом, — неизвестно.

Оставив чемоданы и рюкзак в приемной, Иван Григорьевич зашел к председателю колхоза. Тот его узнал сразу. Усадил в кресло, расспросил, посетовал, что не предупредил о приезде, пригласил к себе в дом.

Неудобно стеснять человека, а куда денешься? Оно, конечно, можно было поискать односельчан, не отказали бы пустить переночевать, но председатель был настойчив, да и Иван Григорьевич не сильно упирался, втайне надеясь на дальнейшую помощь.