Жизнь солдата

Но через некоторое время драка эта показалась мне очень неприятной, и победа моя – довольно сомнительной. Здраво рассудив, я понял, что Исаак дрался со мной снисходительно, без особой злости, иначе бы он разукрасил мое лицо более капитально. И именно эта мысль, что он меня все-таки пожалел, вызвала у меня еще большую обиду на него, так как победа моя была неполной, не настоящей. Я стал его сторониться. А если мы случайно встречались на улице, то проходили мимо, как чужие. Часто при встречах я ловил его виноватый взгляд. Я чувствовал, что он глубоко сожалеет о содеянном, но идти на примирение мне что-то мешало. В то время я не мог бы объяснить, в чем заключалось это что-то. Скорее всего, в моем сознании засела глубокая обида, что он нарушил неписаный в нашей жизни закон, что сирот обижать нельзя.

Так или иначе, но дружить больше нам уже не пришлось. Вскоре Исаака исключили из школы за постоянное нежелание учиться, и наши пути совсем разошлись. Встретились мы с ним только через десять лет, но об этом я расскажу в дальнейших своих воспоминаниях.

От нашего дома начиналась Первомайская улица. Это была коротенькая улица от улицы Либкнехта до улицы Урицкой, пересекавшая две улицы: Циммермановскую и Советскую. Но начало этой улицы было сильно заужено, очевидно, по вине богача Михеева, который прихватил часть улицы, чтобы шире был его двор, и поэтому взрослые называли этот переход от нашего дома до главной улицы города переулком. Его все считали глухим переулком, потому что в нем не было ни одного домашнего крыльца, только две дворовые калитки. По обеим сторонам переулка росли могучие тополя, кроны которых переплетались высоко над домами, образуя как бы зеленый туннель. Солнце сюда почти не проникало, и в нем преобладали серые и темные тона, как в густом лесу. Переулок был самым страшным местом для мамы. Как она выражалась, душа у нее уходила в пятки, как только она входила ночью в наш темный переулок. Страхи ее, конечно, были напрасными и чисто женскими. Не было там ни одного опасного случая, но, как я уже объяснил, переулок все-таки имел довольно мрачный вид, а ночью – тем более.

На правом углу переулка и улицы Циммермановской стоял двухэтажный деревянный дом, окрашенный зеленой краской. Наверно, богач Михеев обожал зеленый цвет, потому что все свои дома красил именно этой краской. Дом был большой, угловой, с главным выходом на Циммермановскую. Теперь это был многоквартирный коммунальный дом. В этом доме на втором этаже жила красивая и добрая девочка Тамара Медведева. Она жила вдвоем с отцом. Куда девалась ее мать, я так и не понял, но решил, что она ушла от них потому, что отец Тамары своим видом внушал только страх. Я удивлялся, как Тамара не боялась жить с ним в одной квартире.

Был он мужчина высокий, здоровый, с вечно угрюмым лицом. Волос черный, как крыло ворона, брови густые, усы растрепанные, какие-то дикие. Смотрел он исподлобья такими злыми глазами, что не дай бог встретиться с ним ночью. Работал он милиционером. Возможно, что он был недоволен своей судьбой, но злился он почему-то на всех окружающих, как будто все они были виноваты в том, что он не достиг своих желаний. Взрослые говорили про него, что он не человек, а зверь, и считали плохой приметой, если он встречался им на пути.

Тамара, его дочка, была полной противоположностью отцу. Ее милые и нежные черты лица привлекли мое и Бориса Драпкина внимание. Она всегда играла одна в нашем переулке со своими куклами и разнообразными игрушками. Зная нрав ее отца, мы боялись к ней подходить. Но ее доброе личико и разнообразие игрушек сделали свое дело, и мы с Борисом стали все чаще составлять ей компанию в игре. Игрушек у нее было много, так как каждый раз она приносила другие. Она с большой радостью давала их нам для игры, а сама играла с куклами. Одна из них была похожа на Тамару. Нам было приятно с ней играть, и ей тоже было хорошо с нами, потому что каждый раз, когда мы расходились по домам, она неизменно спрашивала:

– А завтра вы придете со мной поиграть?

Мы с готовностью обещали прийти. Тамара была моложе меня, но своим ростом она не уступала мне, а мысли и рассуждения ее иногда казались нам взрослыми. Так, однажды она сказала мне, что я еще ребенок, а Борису, что он почти мужчина.

Конечно, Борис старше меня, но зато он намного слабее меня, но Тамара о моей силе и не думала. Она сделала такой вывод потому, что у Бориса уже пробивались усики, а у меня их еще не было. Борису ее замечание очень польстило. Он и вправду решил, что он уже мужчина и, как положено мужчине, тут же влюбился в Тамару. Я же влюбляться не собирался, но быть мужчиной тоже хотел. Как же это сделать? Я думал об этом целый день. С этой мыслью я и уснул.

А утром мне пришла в голову счастливая идея. Я часто видел, как мама чернит свои брови угольком из печи, и тоже решил таким угольком нарисовать себе усы. Так я и сделал. Перед зеркалом я нарисовал тоненькие усики и вышел на улицу, поджидая Тамару. "Теперь-то она не скажет, что я еще ребенок", – думал я.