Жизнь спустя

Пожилая сухощавая вдова расстрелянного премьер-министра Российской федерации Сулимова, молодая, толстоносая, говорливая армянка Светлана Таптапова, хваставшаяся, что у неё есть рука в Верховном Совете: имярек, тоже армянка. Я имела неосторожность спросить, не знает ли она, кончилась ли война, и получила поток информации, как потом выяснилось, изобретённой на ровном месте. Патологическая врунья Светлана, с удовольствием дававшая «показания», намекнула следователю, что у неё под полом спрятано оружие; пол вскрыли, ничего не обнаружили, матюкнулись и стали смотреть на таптаповские откровения сквозь пальцы. В начале 70-х годов мы с Сеней встретили её на концерте в Доме Учёных; она была с мужем профессором Лунцем, известным палачом диссидентов из Института психиатрии им. Сербского; это ему принадлежит идея, что диссидентство следует «лечить» в психбольницах.

Ввели высокую блондинку – Нину Ермакову, подельницу Таптаповой и сына Сулимовой. Их, целую студенческую компанию, где было несколько подросших детей врагов народа (таких как Нина, дочь расстрелянного крупного хозяйственника, Лена Бубнова – дочь расстрелянного наркома просвещения, Володя Сулимов) арестовали по обвинению в терроре: ребята часто собирались у Нины на Арбате 48, в доме, мимо которого проезжал в Кремль и из Кремля Сталин. Во время следствия выяснилось, что все окна квартиры Ермаковых выходили во двор. Ну и что? Их укатали за восхваление американских фильмов. Тогдашний Нинин жених, будущий сценарист Валерий Фрид, и его друг и соавтор Юлий Дунский – в 1944 году студенты Института кинематографии – отсидели по десять лет в Инте. Юлик, светлый был человек, замученный астмой, застрелился.

Заскрежетала дверь, и вошёл с листком в руках секретарь ОСО – Особого Совещания, «Тройки», судившей-рядившей заочно. Мне, Нине, Светлане Таптаповой – по три года ИТЛ, исправительно-трудовых лагерей.

В Бутырках нас долго не держали.

– С вещами! – и на грузовике (“Сесть в кузов и не высовываться!”) повезли через весь город в Ховрино (сейчас периферия Москвы), где был металлургический завод – лагерь. И не высовываясь мы всеми фибрами души чувствовали присутствие жизни – город, людей, волю. Это можно было сравнить только с мучительно сладким ощущением во время прогулки на верхнем дворике Лубянки: снизу доносился городской шум, слышались автомобильные гудки, иногда даже человеческие голоса…

9. Arbeit macht frei

Эта надпись (“труд делает свободным”) на воротах немецких концентрационных лагерей – зеркальное отражение нашего ИТЛ (исправительно-трудового лагеря): будешь трудиться (бесплатно, на родную советскую власть), исправишься – освободишься! А что от голода, холода, непосильного труда вернее всего сдохнешь, это кому как повезёт.

Вонючий барак, засаленные телогрейка и брюки – и вот ты стопроцентная зэчка! По разнарядке мы с Ниной попадаем на строительство бани, в котлован. Задание – таскать носилки с цементным раствором весом килограммов в 50-60. Нина впереди – она спортсменка (посмотрели бы, как она делает мостик!), из лучших на мехмате МГУ, а я, слабак, – сзади, у меня разжимаются застывшие пальцы на оглоблях носилок, не уронить бы!

Мама исправно возила в Ховрино передачи из цековского пайка, так что мы с Ниной не голодали. Однажды привезла пирожки Зина Луковникова. Помню, я тут же, не отходя от стола выдачи, раскусила пирожок и оцепенела: во рту была записка…

Вскоре мне дали свидание: приехал Саша. Берии он сказал, что я его жена; я на следствии на вопрос, кто он мне, ответила: «Хороший знакомый».

Но напрасно я темнила, они же за нами следили; оберегая номенклатурного работника, дождались, когда я останусь ночевать в Антипьевском. Кстати, Берия ему сказал:

– Да найди ты себе другую, подходящую невесту!

Саша ответил:

– Я уже нашёл, дело решённое!

И приехал в Ховрино делать формальное предложение руки и сердца.

– Сашенька, не надо! – уговаривала я его, – Моя жизнь пропащая, зачем тебе губить свою?

– Ничего не пропащая! Через три года махнём куда-нибудь в Сибирь, будем сажать картошку! Перебьёмся…

Саше повезло с шефом, не то неприятности у него начались бы намного раньше. Глава Министерства, нарком вооружений, где Саша был начальником оптического управления с десятками крупных заводов, Борис Львович Ванников сам сидел; Сталин вытащил его в начале войны, на совещание в Кремль с Лубянки. Его постригли, побрили, приодели, Ванников как Ванников! Но когда на следующий день Сталин позвонил ему домой (Ванниковы жили этажом ниже, под Сашей, на Маркса-Энгельса) и, напирая на свой грузинский акцент, сказал:

– Придётся вам завтра, тав-варищ Ванников, выйти на работу!

Борис Львович отказался:

– Не могу, Иосиф Виссарионович, неважно себя чувствую…

– Подумаешь, посидел и расклеился. Я тоже сидел!

– Да, но вы при царе, а я при родной советской власти!

Вышел, как миленький.