Жизнь спустя

Русское смирение старой еврейской женщины тронуло нас. Мой практичный муж, человек, не признававший иной доброты, кроме действенной, сочинил Елизавете Семёновне заявление в ЦК КПСС, попросту перевёл её рассказ на язык канцелярских формул. Неделю спустя в телефонной трубке раздался менее протяжный, чем обычно, слегка задыхающийся голос Елизаветы Семёновны:

– Что вам привезти из Рима? Еду на три месяца. В ОВИРе меня отругали, зачем я писала не по адресу, якобы мой вопрос давно решён положительно. Ну, что вы на это скажете?

– Скажу одно: Buon viaggio! Счастливого пути!

Когда в Риме вышел увесистый том мемуаров Умберто Нобиле «Красная палатка», получила его вскоре и я: автору очень хотелось, чтобы его «воспоминания о снеге и огне» вышли в его обожаемой России. Завязалась переписка, в конвертах с грифом «Палата депута тов» поступали рецензии, дополнительные материалы для советского издания, фотографии.

Не буду описывать все ухабы и колдобины крестного пути, уготованного всякому подавшему заявку на перевод. «Мысль» волынила. Но нашёлся в издательстве «Прогресс» квалифицированный человек, который прочитал «Красную палатку» в оригинале, одобрил книгу как безусловно рентабельную, ополовинил (из 32 печатных листов оставил 16) и дал «добро», так что через несколько лет (!) желающие смогли прочесть её по-русски. Давно оторвавшийся от советской действительности генерал никак не мог взять в толк, почему, если перевод уже готов, остаётся так много времени до русского издания. «Нельзя ли поторопиться, – подгонял он, – а то, боюсь, не доживу!»

Я ему внушила, что в нашем деле главное – выдержка. Не суетиться, ждать. Генерал, молодец, держался. На Новый Год прислал поздравление и пригласительный билет следующего содержания:

«Умберто Нобиле, даст Бог, будет праздновать свой 88-ой день рождения и душевно просит всех родственников и близких друзей пожаловать 21 января 1973 года в 20 часов на ул. Монте Дзебио, д.28. Будет сервирован незатейливый, но вкусный ужин с дорогими винами и отменным шампанским. Приглашение не совсем бескорыстное: гостей, ещё не имеющих книги именинника «Красная палатка, воспоминания о снеге и огне», просят по льготной цене её приобрести. Для вящей ценности произведения на каждом экземпляре будет поставлен автограф. Дарственные надписи автор сделает лишь после того, как удостоверится, что книга прочитана. От преподнесения цветов просят воздержаться.»

Жаль, что не могу закончить эту историю старинной присказкой: «И я там был, мёд-пиво пил»…

Моему долготерпению удивлялась теперь Елизавета Семёновна. Теперь она бывалый человек, в тоне её проскальзывали самоуверенные нотки:

– Ну, когда же в Рим? – с этих слов обычно начинался каждый её телефонный и нетелефонный разговор.

Она искренне считала, что мне, итальянистке, нужно съездить в Италию.

Нужно. И не мне одной. Всемирно известный советский скульптор – не соц. реалист и, стало быть, невыездной Эрнст Неизвестный со вздохом говорил:

– Уже все домработницы членов Академии художеств побывали в Италии, а я всё ещё не видел Микеланджело!

До марта 1980 года, когда меня, наконец, через четыре года после присуждения, за премией по культуре пустили в Рим, Умберто Нобиле не дожил. С его вдовой Гертрудой мы съездили на кладбище, я положила на могилу большой букет ромашек.

Я не раз гостила у Гертруды на улице Монте Дзебио, 28 в Риме. Она, бывший библиотекарь ЮНЕСКО, не только исправно, по-немецки, но и по-научному пеклась об архиве генерала, ездила на край света – в Скандинавские страны – на открытие памятников великому завоевателю Северного полюса, всюду, где отмечали знаменательные даты его жизни. В последний раз мы виделись с ней, когда она передвигалась по квартире на инвалидном кресле. Со мной был Алёша Букалов. Она подарила нам по американской шапочке с козырьком, на кокарде надпись «Ubi vice aquilei Umberto Nobile» и белый медведь, в память о том, настоящем, пожаловавшем в «красную палатку», утлое прибежище участников экспедиции, уцелевших во время катастрофы.

Когда до неё дошло сообщение о том, что ледокол «Красин», спаситель потерпевшего крушение экипажа дирижабля «Италия», предназначен на слом, она написала Ельцину, и «Красин» был спасён, стал музеем.

С Марией мы перезваниваемся. На телевизионные передачи с её участием я реагирую трепетно. Своим студентам под разными соусами рассказываю об эпопее «Красной палатки», по мере сил поддерживаю меркнущий огонёк памяти.

16. Перевод и религия

Во всяком советском издательстве и печатном органе, публиковавшем переводную литературу, были две зелёные улицы – для романа о рабочем классе и на антирелигиозную тему. На моей совести имеется и то, и другое: «По поводу одной машины», автор – миллионер и коммунист Джованни Пирелли, и «Неудавшийся священник» Вирджилио Скапина. «Машину», идя навстречу пожеланиям работодателя – журнала «Иностранная литература», я предложила сама. Правда, при смягчающих обстоятельствах: книжку прислал и рекомендовал тогда ещё не порвавший с ИКП Витторио Страда. Повторяю: все мы «экс»!