Жизнь спустя

Комментарии не излишни. Если всеобъемлющая ложь, слежка, доносительство, триста лагерей и многие миллионы жертв «империи зла» не создавали давящей атмосферы, то почему же, спросила бы я Беппе, – историка, автора фундаментальных трудов по истории СССР, – два миллиона советских граждан, при первой же возможности, главным образом ради детей, снялись с насиженных мест и ринулись, как в омут, в эмиграцию? И твоя «беспечная, восторженная, жизнерадостная» подруга Юля, уже на краю, в 65 лет, – тоже? Какой надо страдать душевной глухотой, чтобы вместо обанкротившейся надежды на светлое будущее человечества придумать легенду о светлом прошлом?! За столько лет не понять, что наше русское гостевание, наши «кухни» в удушающее советское время было особым социальным явлением (не случайно в новых социальных условиях оно сходит на нет), нишей, где мы укрывались, чтобы обмениваться правдивой информацией, где извне обесцененная личность могла самоутвердиться, реализовать свои творческие потенции!

Беппочки, как любовно звала Боффу наша Людочка Хаустова-Станевская, уже нет. На той неделе, отмечая в Сенате годовщину смерти сенатора Боффы, Арриго Леви начал и кончил своё выступление словами «мне его нехватает». А я порвала с ним и с Лаурой (прав был Разгон: я нетерпима, не умею прощать) после того, как он накричал на меня: «Ты повторяешь зады реакционной пропаганды!», когда я осмелилась присоединиться к мнению тех, кто считал, что у красных бригатистов и коммунистов – один «семейный альбом». Мы бы наверняка продолжали ссориться, поэтому я отдалилась. Попытки Станевских нас сблизить не удавались.

Но добро я помню. Я не забыла: из всех красных итальянских друзей только Боффы сказали мне, посмевшей пренебречь советским раем: «Помни! Что бы ни случилось, наш дом – твой дом.»

Даже если это были всего лишь слова, кроме Беппе и Лауры, никто из посткоммунистов, расшаркивавшихся передо мной когда-то, их не произнёс.

Я искренне обрадовалась возможности – уцепилась за возможность! – сделать Лауре приятное: позвонила, поздравила, когда её младший сын Сандро написал талантливую книжку «Ты бестия, Висковиц!» (Alessandro Boffa “Sei una bestia, Viskovitz!” Garzanti, 1998.) Кто читает по-итальянски, рекомендую!

…Итак, меня всё больше одолевали сомнения в пользе моих откровений и разоблачений советских мерзостей. А если не в коня корм? Как знать, есть ли отдача? Что извлекали председатели пятнадцати филиалов общества дружбы Италия-СССР, приезжавшие на семинар, где я вещала о советской культуре? Почему ССОД так настаивал на моём (антиконформистском!) участии, – значит, ему это было выгодно?

Возникло и новое обстоятельство: то, что итальянская сторона всякий раз ставила условием сотрудничества моё участие, советскую сторону настораживало. Получив телеграмму от Паоло Грасси «Дату встречи уточнить в зависимости от занятости Добровольской», председатель советского Радиокомитета Лапин просто взбесился. Результатом чего стал комичный случай.

Паоло упрекал меня в «неистребимом русском пессимизме» за то, что я не верила в осуществимость его плана показать по итальянскому телевидению (в любом виде – из прямого эфира или как кинофильм) любимовский спектакль «Мастер и Маргарита». Что значит «невыездной», что значит «начальство ненавидит Таганку», это всё отговорки! – шпынял он меня. И в один прекрасный день в Шереметьевском аэропорту высадились два деятеля RAI-TV, если мне память не изменяет, одного звали Скарано, а другого Сильва. Ко мне был приставлен, непонятно с какой целью, некий Олег Н., официальный переводчик Радиокомитета.

В гостинице «Украина», за столиком в пустом ресторане, – время было промежуточное, между обедом и ужином, – шла неспешная беседа о погоде, о русском климате, о том, что гости, хоть и впервые в Москве, большие почитатели Достоевского. Посреди этого содержательного разговора послышался писк; сначала тихий, потом всё громче, громче; писк перешёл в свист. Олег рывком распахнул пиджак, пошуровал во внутреннем кармане, ничего не нащупал и, раздосадованный, выбежал вон из ресторана.

Почему зафонил его микрофон, для меня так и осталось тайной. Мои итальянцы застыли, как два изваяния – небось, читали такое в детективах, но чтобы случилось лично с ними… А я смеялась конвульсивно, неудержимо, до слёз.

Бедный Олег отвёз меня домой и на прощанье буркнул:

– Уйду я из этой конторы…

Наверное, он не был штатным гебешником, поэтому основным орудием производства пользоваться не умел и задание получил только по той причине, что Лапин хотел знать, о чём я буду секретничать с эмиссарами Грасси, и вывести, наконец, на чистую воду эту даму, без которой Паоло Грасси ни шагу.

Вечером я сводила гостей на Таганку. На другой день их никто из основного начальства не принял, и они отбыли, не солоно хлебавши, в Рим. Так что, дорогой мой Паоло, – «умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать»; при желании, и по совету Тютчева, можешь в неё только верить.

18. Джакомо Мандзу