Жизнь спустя

Кто обеспечил им, пришлым – пусть талантливым, но поди пробейся! – орудие производства и, стало быть, кусок хлеба? Ханс Дайхман, встретившийся Тато на её пути из Еревана в Милан. Он задействовал свой благотворительный «Фонд культуры» OMINA, тот, что обеспечил печатание моего учебника, и у айрапетяночек появился новенький с иголочки «Ямаха».

3. Кёльн. Семидесятые годы. Элизабет Цузальмзальм, для своих просто Лизль, аристократических кровей врач на пенсии, посмотрела кёльнскую выставку московских художников Вадима Захарова и Владимира Наумца. Художники и их жёны, сёстры Маша и Ира, её покорили. Лизль предложила им поселиться в её трёхэтажном доме в центре Кёльна. Володя и Надя Порудоминские, родители Маши и Иры, долго не решались бросить Москву, насиженное место, обрубить корни. Лизль несколько раз ездила к ним уговаривать и, наконец, уговорила. Теперь разросшееся семейство живёт в Кёльне под крылышком у Лизль, в большой с ней дружбе.

Володя, Владимир Ильич Порудоминский – прекрасный русский писатель, наш с Лёвой Разгоном закадычный друг. Раз в год Алёша Букалов, под разными предлогами, устраивает нам с Володей встречу у себя в Риме. Каждая – подарок судьбы, чистое счастье.

Остаётся сказать, что Лизль – подруга детства сестры Ханса Дайхмана Фрайи.

31. Нина Николаевна Берберова

Милан. Конец декабря 1982. Немалые мытарства с американской визой. Не понравился консулу США мой паспорт свежеиспечённой итальянской гражданки родом из города Горького, СССР, и он дважды учинил мне такой допрос, что у меня лопнуло терпение.

– Как в КГБ! – говорю. – Не думайте, что поездка в Нью-Йорк для меня вопрос жизни и смерти, я еду всего лишь на концерт в Карнеги Холл. Дайте ответ – да или нет – и дело с концом.

Вмешалась Эми. Её звонок был воспринят как поручительство и за день до отъезда американский гебешник визу всё же дал.

– Можно полюбопытствовать, почему вы тянули? – позволила я себе спросить у господина консула по-свойски, хотя мы разговаривали уже не «доверительно» у него в закутке, а через окошко.

– Такие люди, как вы, часто остаются, – так же, не ломая комедии, ответил консул.

– Это не могло мне придти в голову… Я Италию ни на что не променяю!

Ещё до того, как обойти-облазить весь город-красавец Нью-Йорк (настоящий сюрприз! По-советски он всегда назывался «городом жёлтого дьявола»), на вопрос Нининых друзей, чего бы мне хотелось, я попросила узнать, жива ли писательница Берберова, и если да, то как её найти. Ответ последовал необъяснимо оперативно:

– Нина Николаевна Берберова живёт в Принстоне. Не отходи от телефона, сейчас она тебе позвонит!

Так быстро и просто состоялось наше знакомство.

На следующее утро она приехала к Нине Бейлиной в Манхэттен. Дома, кроме меня, никого не было. Мы проговорили до вечера.

Нина Николаевна не могла поверить, что «Курсив мой» дошёл до Москвы.

– Я писала для них без всякой надежды на то, что они прочтут… Это невероятно!.. До сих пор никто…

Она мне не верила. Чтобы рассеять сомнения, я стала пересказывать запомнившиеся мне места. Их много: «Курсив мой» была одной из тех тамиздатских книг, которые становились событием в жизни, скрашивали существование в глухие семидесятые годы. Ей хотелось подробностей – как оно происходило, доставание и чтение тамиздата, как единственный на весь девятимиллионный город экземпляр, провезённый недосматриваемым VIP’ом или дипломатом, попадал к тебе на два дня и две ночи, как ты бросал все дела, запирался на ключ и глотал страницы, и, как в итоге, образовывался порядочный круг читателей, причём не только московских, и книга входила неотъемлемо в русскую, российскую культуру.

Обычно раздавался звонок:

– Что поделываешь? Приходи попить чайку!

Скорее, скорее! Каждая потерянная минута вычтется из отведённого срока. Так были прочтены Набоков, Замятин, Бунин, Ходасевич, Гиппиус, Бердяев, Франк, Ремизов, Зайцев…

– Они не дожили… Неужели я дожила?! – прошептала Нина Николаевна.

И эта железная женщина заплакала, по-настоящему, со всхлипами и сморканием.

– Я же никогда не плачу, – бормотала она, – не помню, когда я плакала в последний раз…

Между нами протянулась ниточка, – нет, крепкая нить на все оставшиеся годы её жизни.

Мы условились, что я приеду к ней в Принстон. Она встретила меня на вокзале – подтянутая, оживлённая, сама за рулём. Одноэтажный двухкомнатный коттедж, в каких живёт принстонская профессура, был продемонстрирован мне во всех деталях.

– Эту чашку прислала с Романом Якобсоном Лиля Брик!

И бережно достаётся с книжной полки – книги повсюду – чашка с блюдцем кузнецовского фарфора. Быстро наращивается цепочка ассоциаций, множатся имена общих друзей и знакомых. Тесен мир, а ведь нас разделял океан и железный занавес.

Я её огорчила – в её только что опубликованной книге «Железная женщина» (история баронессы Будберг) обнаружила несколько слов и оборотов, вышедших из употребления. Нина Николаевна встревожилась, бросилась смотреть Ожегова. Забыть язык, живя шестьдесят лет под напором иноязычной среды, немудрено, и она начеку.