Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство

Вместо прежних 6 руб. в месяц плотнику, еле владеющему топором, с радостью давали 10 руб. Что это? Случайность или сила вещей? В первый теплый денек, в половине апреля, пересеките в выгоне черноземную полосу средней России от Тулы до Курска. Вы увидите, что все население высыпало в поле сеять. Что это? Тайный уговор по телеграфу (tacitus consensus) или естественная сила вещей? Та всемогущая воля, которая единовременно гонит молодую озимь из земли и плодоносный сок от корней к вершине дерева?

Всякое улучшение тогда только прочно и плодотворно, когда помогает естественному развитию дела, а не рвет его из корня вон. В этом случае бессмертным образцом не всегда останется наша великая крестьянская реформа. По-видимому, не трогая ничего, она изменила все. Она только на деле осуществила трехдневную барщину, давно узаконенную. Она оставила помещиков при фактическом праве на крестьянский надел, предоставив крестьянам юридическое право на землю, которою, в существе, они владели в продолжение столетий. Реформа, по-видимому, произошла только на словах и потому на всем громадном пространстве вызвала несколько ничтожных недоразумений, но нигде не произвела потрясений. Не из-за чего было враждовать. Изменились только отвлеченные понятия — слова. Но эти слова были слова свободы; это были те слова, о которых поэт сказал:

Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Эти слова хлынули на вековечную землю новым потоком жизни. Нечему удивляться, что живоносная влага, разгулявшись по лицу земли, местами не тронула высот, а местами, не вправляясь в старые русла, понесла мельницы и целые селения, да и сама перемутилась с песком и землею. Действительно, многие из снесенных зданий были хороши и полезны, и жаль, что сама вода, видимо, помутилась. Но перевести ваши сожаления на русский язык, выйдет одно из двух. Либо жаль, что оплодотворили жаждущую землю разом в таком количестве. С этим едва ли кто согласится уже потому, что полмира одним ведром не оросишь. Либо жаль, что вода тяжела и текуча, т. е. сильна и мокра. В ином случае может быть и жаль, но секрет сухой воды еще не открыт. Погодите: «Живя, умей все пережить», — сказал поэт-философ. Закон тяготения лучше всяких регламентации распределит текучую силу по новым и старым руслам, вода отстоится, и все придет в надлежащий вид. Нередко вся мудрость воспитателя состоит в умении воздержаться от уничтожения временного безобразия воспитанника. Обрубите у молодой хвойки ее корявые низменные сучья. Лишив дерево необходимого питания воздухом, вы убьете его. Подождите лет 40 и увидите стройный, могучий ствол с небольшой зеленой короной наверху. Куда же девались безобразные сучья? Они засохли и сами обломились. Что может быть безобразней лица, покрытого подсыхающей оспой? Только не трогайте и не дерите — все сменится благообразием. А станете драть, и безобразие останется навек. Молодая лошадь не знает, что ей делать. Она нейдет. Не бейте ее, она одумается и сама пойдет. Ударили — все пропало. Она норовиста навек. Переходим к другому порядку мыслей и к другому апологу. Заяц, пустившийся взапуски бежать с черепахой, пренебрегает ее медленностью и колесит по сторонам, пока та ползет прямо. Черепаха остается победительницей. Что же делать, если такова природа человека, в положении крыловского зайца? Мы не дорожим тем, что достается легко, — что имеем не храним,хотя потерявши плачем.Но, невзирая на горькие слезы, если завтра легко получим оплакиваемое, не сохраним его снова. Такими зайцами, в свою очередь, были до крестьянской реформы наши помещики, не потому, чтоб были исключениями, а, напротив, потому, что оставались верны человеческой природе. Неудивительно, что другие сословия, бывшие по отношению к ним в положении черепахи, обогнали их в деле благосостояния.

Реформа всех уровняла и пожаловала в черепахи, и присмотритесь, с каким напряжением и ловкостью новые черепахи поползли к благосостоянию. Продолжают гибнуть те, которые, по старой памяти, воображают себя зайцами, забывая, что они давно черепахи. Если сравнительно образованные люди способны поддаваться такому увлечению, что ж мудреного, что наши крестьяне, очутившись на воле, поддались ему? Когда подумаешь, что у наших крестьян еще свежо объяснение троекратного погружения новорожденного в купель — посвящением его на три зимних обоза с барским хлебом в Москву, т. е. на ежегодный извоз (в два пути) в 2400 верст на собственный счет, что кроме бесконечной молотьбы всего урожая цепами с каждого двора приходился весьма почтенный сбор живностью и хозяйственными произведениями — и вдруг, в один день, все это свалилось с плеч крестьян, то перестаешь удивляться, что в новом положении крестьяне, в свою очередь, почувствовали себя зайцами.