Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство

Что же касается до земских попечителей школ, то каждый из них будет радоваться правительственному контролю, избавляющему его от неприятной необходимости указывать соседу на вредное направление его школы. Эту обязанность, бесспорно, лучше исполнит лицо от правительства. Такой контроль может наделе оказаться излишним, но в принципе он необходим как предохранительный клапан. Пусть лицо, уличенное в духовной контрабанде, ответствует перед судом и законом. Но таким законным контролем и должно ограничиваться вмешательство правительства в местное хозяйство. Закон всегда ставится в отрицательном смысле. Он указывает на зло, которого не должно делать, — а не в положительном. Производи что хочешь, но не распространяй миазмов, держи диких зверей, но без вреда другим людям. При вмешательстве правительства или даже земства в выбор часов и метода преподавания или самих преподавателей никто из частных благотворителей не пойдет в кабалу попечительства и не раскроет своего кошелька. Дают отчет в полученном. Попечитель, получивший субсидию, обязан дать в ней отчет, но не более. Ждать от человека добровольного приношения и хотеть распоряжаться его трудом и средствами, по малой мере, нелогично. На такое требование один ответ — пассивное молчание.

Не успел председатель дать необходимые объяснения и обещания инспектору, как к нему уже подступил один из мировых судей, обязанный объезжать участок из-за реки, на которой от сотворения мира не было порядочной переправы, но зато не бывало и мировых судей и земских врачей.

В те времена эта переправа была истинным прибежищем нижнеземского суда, на случай улики в явной проволочке дела. В ответной бумаге неизменно появлялась фраза: По случаю поводка сообщение прекратилось, а потомуи т. д. Теперь поводки на бумаге стали не нужны, а переправы наделе необходимы. Дорога-то проселочная, но не настолько проезжая, чтобы перевоз мог привлечь частного содержателя, а обязать содержать перевоз некого. «Однако, господин председатель! что ж тут делать? Как же я в поводки буду вызывать тяжущихся или переезжать к ним? Как поедет врач?»

— Погодите. Это надо сделать, но потихоньку, без огласки, а то таких случаев наберется много и, удовлетворив одного, нельзя будет отказать другим, а средства земства…

В это время хозяйский слуга, не ожидавший стольких гостей, стал раздвигать стол и раскинул на нем вдвое сложенную скатерть.

«Вот, господа, с кого нам следует брать пример, — заметил один из собеседников, указывая на слугу. — Он как раз по одежке протянул ножки, а вы раздвигаете стол на большую скатерть, когда у вас в руках только салфетка. Каждый теребит ее в свою сторону, а стол все-таки не покрыт. Еще и доходу нет в виду, а у вас уже пять безотлагательных расходов наготове. Разве есть здесь хоть один, который бы у себя дома так хозяйничал?» — «Что прикажете делать? Ежеминутное развитие потребностей».

— Ну уж извините! Это смахивает на ежеминутное развитие фраз. Разве можно развивать жизнь? Действительно, слабому цыпленку мать помогает разбивать скорлупу, но преждевременно обколупывать недоразвившегося цыпленка значит убивать его.

Подали на стол, и все приступили к закуске.

На другое утро надо было на раннем поезде ехать домой. В общей зале вагона все места были заняты еще спавшими проезжими, которых будить было не для чего, благо нашлось совершенно свободное отделение. На спрос новых газет кондуктор отвечал, что все распроданы, но что в общей зале у всех довольно газет. Отправляясь на поиски, мы увидали господина с газетами в руках, он любезно предложил нам новый нумер. Между спавшими на диванах нам кинулась в глаза старушка в черном поношенном шерстяном капоте и старинном чепце. Морщинисто-желтоватое, но круглое лицо ее напоминало залежалый лимон. Когда, прочитав газету, мы понесли ее хозяину, в общей зале все уже поднялись, но свободные места были заняты пожитками проезжих. Поднялась и лимонная старушка, успевшая накрыть свой бюст старой турецкой шалью, узкая каемка через правую руку, широкая через левую, — словом, живой старинный портрет, нечто вроде бабушки в гончаровском «Обрыве».