Жизнь Суханова в сновидениях

Они замолчали, вслушиваясь. Размеренная литургия не прекращалась: «Анафема, анафема ей, анафема ей во веки веков!» И по мере того, как шли минуты, Суханову и в самом деле стало казаться, что их настороженно притихший двор мало-помалу превращается в огромный торжественный храм под открытым небом. Большая Медведица кадилом нависала сверху, разбрызгивая по небесам капли звезд; золоченые квадраты горящих окон сделались иконами в драгоценных окладах, поблескивающими почерневшим лаком на древних каменных стенах среди мерцания лампад, — и на мгновение ему даже померещилось, что силой всеобщего осуждения дух какого-то падшего ангела действительно изгоняется в промозглое августовское небытие…

Тут поблизости взвыла милицейская сирена. Вероятно, кто-то пожаловался на нарушение общественного порядка, усугубляемое религиозной пропагандой. Видение храма исчезло. Одно за другим стали гаснуть окна, и по двору эхом забегали щелчки шпингалетов, стуки форточек и хлопанье балконных дверей. Пение дрогнуло, потом резко смолкло в недрах нижней квартиры, и до их слуха донесся слабый женский плач. Поморщившись, Нина вернулась в спальню; он последовал за ней и наглухо закрыл балкон. Плач стал не слышен.

— Надеюсь, я смогу уснуть после этого безобразия, — сказал он. — Который час?

— Пять минут пятого, — ответила она, скользнув под одеяло, и со вздохом добавила: — Как ей, должно быть, тяжко… Бедная девочка!

— Уверен, что твоя бедная девочка изменяет ему направо и налево, — желчно бросил он. — Дыма без огня не бывает.

Взглянув на него с немым укором, она погасила свет.

Он тоже собирался отойти ко сну, когда причудливое течение мыслей напомнило ему об одном пустяковом деле, требовавшем завершения. Пробормотав, что он, мол, на минутку, Суханов прошел в кабинет (по пути споткнувшись о собственные тапки, которые почему-то валялись сразу за порогом). Висевшая на стене картина горела, как и прежде, в желтом свете уличного фонаря, но приближения лебедя ожидала трепетная черноволосая Леда — конечно же, не имеющая ничего общего с безмятежной белокурой Ниной.

Обхватив раму руками, Суханов начал осторожно подталкивать картину вверх, чтобы снять ее с крюка. Справившись с этой задачей, он вытащил тяжелое полотно в коридор, на цыпочках прокрался мимо спальни, мимо арочного проема в гостиную, мимо бархатного великолепия столовой, мимо дверей, ведущих в неведомые жизни его детей, и дальше, через кухню, к захламленной кладовой в конце коридора. Здесь он освободился от своей ноши и с удовлетворенной улыбкой проследил, как Леда съехала вниз по стене и осела в полумраке, чтобы в следующую минуту раствориться среди растрепанных веников, непарных ботинок, одноглазых плюшевых медведей и еще бог весть каких ненужных, нелюбимых вещей, обреченных на темноту и влажный запах забвения. Но невольно взгляд его задержался на тонкой девичей талии, узких плечах, склоненной шее — на всем ее длинноногом, теплом, сияющем существе, — и он вдруг ощутил нежеланную дрожь в груди, словно, потеряв на минуту бдение, расслабившись во сне, позволил какой-то частице своей души поймать веяние подлинного, пусть и мимолетного сходства — вернее, не столько реального сходства, сколько общей причастности, определенного созвучия настроений, духовного родства с чем-то, с кем-то…

И тут, внезапно, в самых темных, самых потаенных его глубинах родилось нечто чудовищное. Он почувствовал отвратительную, осклизлую, невообразимую тварь, которая ворочалась, потягивалась, лениво поднималась из смутной бездны, скручивая его внутренности, уже готовясь проникнуть в его сознание, дотянуться своей гадкой мордой до поверхности его мыслей, — и он испугался, что, если морда эта вырвется на свободу, его предчувствия обретут ядовитую словесную форму, и их никогда уже нельзя будет загнать назад, и ему придется жить с подозрением, что многие годы тому назад Лев Белкин… Лев Белкин…

— Чушь какая, — поспешно выговорил Суханов — возможно, несколько громче, чем следовало в спящем доме, и захлопнул дверь кладовки.

Пол трясся у него под ногами, когда он решительно промаршировал к себе в кабинет. Там он распахнул стенной шкаф и, расшвыряв полузабытое содержимое, откопал небольшой натюрморт, оправленный в роскошную раму. Энергично напевая себе под нос сцену дуэли из «Онегина», он пристроил холст на осиротевшую стену и оценивающе отступил назад. Идеально круглые, румяные яблоки работы его тестя изобильной грудой блестели на желтом керамическом блюде. Общее впечатление было приятным, и, что еще важнее, жизнерадостное цветовое решение повышало работоспособность, в чем он смог убедиться на следующий же день, когда все треволнения минувшей ночи были забыты, исчезновение Леды осталось без последствий, город, туманный и неподвижный, вытянулся у него под окном, а он сидел за своим столом, кутаясь в уютный домашний халат, попивая утренний кофе и обдумывая статью.

Глава 6

Статья эта ставила его перед любопытной дилеммой.