Жизнь Суханова в сновидениях

— Как же ты забыл… я ее Ирочкой звала… бабушкиной двоюродной сестры единственная дочка, в Москве жила, однажды мы даже… Ну, теперь вспомнил?., а потом они переехали в… тому назад она скончалась… и муж ее тоже, так вот Федор — их единственный… человек образованный… у себя в музее, а сейчас пишет… Очень интересно, он мне столько рассказывал про… Вы с ним наверняка сойдетесь, пока он у вас гостить будет, такой родственный…

— Что ты сказала? — задохнулся Суханов. — Я не ослышался — этот Далевич собирается у нас гостить?

Тут воцарилась еще одна неестественная, потрескивающая пауза, которую нарушил все тот же настойчивый баритон:

— Нет, зачем, червей прям на месте накопаем, свежих.

— …вас не стеснит, всего-то недельку-другую, — вернулся издалека материнский голос. — Ладно, Федору привет передавай. Спокойной ночи, Толя.

— Недельку-другую? — Он не верил своим ушам. — Мама, подожди, ты рассчитываешь, что я…

Связь прервалась. Закипая, он вновь набрал ее номер, но теперь услышал короткие гудки.

Вернувшись на кухню, Суханов обнаружил, что новоявленный троюродный брат сидит на его месте, во главе стола, бойко уплетает несъедобные котлеты и, прерываясь только для того, чтобы отправить в рот очередной кусок, чертит на салфетке какие-то извилистые фигуры. Нина и Ксения с интересом следили за быстрыми движениями его руки; Василий хмурился, позвякивая ложкой о блюдце.

— Многие думают, будто резные наличники имеют сугубо декоративное назначение, — говорил Далевич, — а между тем они нередко включают ритуальные символы, которые уходят корнями в языческую эпоху. Считается, что вот такой знак, например, приносит удачу и достаток, а вот этот предохраняет от…

Заметив появившегося на пороге Суханова, он тут же отложил ручку.

— Твоя семья по доброте своей мне потакает, — смущенно заулыбался он. — Северное зодчество — мой конек, я бы мог вас еще долго мучить, однако пора и честь знать. Толя, мне страшно неловко, что я нагрянул, как гром среди ясного неба. Похоже, письмо-то мое действительно не дошло. Не понимаю, как такое могло… Ну, неважно, не стану вас больше обременять, и без того вам одно беспокойство. Нина Петровна, благодарствую за вкуснейший ужин. Так, куда же я шляпу подевал?

Суханов еле сдержался, чтобы не хохотнуть от облегчения.

— Помилуй, Федор, какое тут беспокойство! — с чувством заверил он. — Своих всегда приятно повидать. Если еще окажешься в Москве, заходи как-нибудь…

— Федор Михайлович, — прервала Ксения, — а вы сейчас куда конкретно пойдете?

Далевич, поднявшись из-за стола, возился с замком саквояжа.

— Обо мне не тревожьтесь, — искренне сказал он. — Знакомые у меня в Москве есть, как-нибудь устроюсь. Вот, Толя, привез тебе на память: не бог весть что — просто сувенир с Русского Севера.

И он вытащил из саквояжа кружевную скатерть тончайшей работы.

— Какая дивная вещь! — воскликнула Нина.

— В самом деле, красивая, — неловко поддакнул Суханов. — Напрасно ты это. Если не выйдет связаться со знакомыми, дай знать, я помогу тебе…

— Ты же понимаешь, мы не можем его отпустить, — Нина бросила на мужа уничтожающий взгляд. — Федор Михайлович, уже десятый час, вы сегодня у нас переночуете, а завтра что-нибудь придумаем.

— Это очень любезно с вашей стороны, — с видимым смущением забормотал Далевич. — Не хотелось быть в тягость, да и с письмом этим так нехорошо получилось… Но если найдется у вас диванчик…

— Располагайтесь у меня в комнате, — выпалила Ксения.

Далевич попытался что-то сказать, но слова его споткнулись раз-другой и утонули в потоке благодарностей. На мгновение все замолчали. Потом Василий многозначительно опустил чашку и с длинным, неприятным скрежетом отодвинул стул.

— Как трогательно, — проговорил он с язвительной улыбкой. — Воссоединение семьи после долгой разлуки и все такое прочее. Полагаю, что сейчас наступил момент, когда и я должен предложить свою комнату, а потом мы все будем битый час сидеть и умиленно смотреть друг на друга, согреваемые теплом родственных чувств.

— Василий! — резко сказала Нина.

И тут Суханов почувствовал, что минувший день пошел по кругу и что все это — издевательский выпад сына, Нинин осуждающий тон, сосущее ощущение пустоты в животе после застревающего в горле ужина, рассыпающийся в извинениях странный человек с соломенной бородкой, стойкий запах горелого, висящий в воздухе, — все это случалось с ним и раньше, причем случалось неоднократно, и он был навеки пойман в замкнутое кольцо несуразных житейских катастроф. Подавленно, не вмешиваясь, он проводил сына глазами, будто надеясь, что с его уходом из кухни порочный круг разомкнётся и жизнь войдет в прежнее русло. Когда в глубине коридора с грохотом хлопнула дверь, Суханов вздохнул, стряхнул с себя оцепенение и тоже вышел, предварительно извинившись. У него за спиной ослабевающий голос Далевича умолял Нину не сердиться, ибо молодого человека можно понять, всему виной он, Далевич, нельзя так обременять людей, просто не передать, как ему совестно, что… Суханов почувствовал внезапное желание плюнуть.