Жизнь, учения и изречения знаменитых философов

Он одинаково умел как убедить, так и разубедить своего собеседника. Так, рассуждая с Феэтетом о науке, он, по словам Платона, оставил собеседника божественно одухотворенным;[151] а рассуждая о благочестии с Евтифроном,[152] подавшим на отца в суд за убийство гостя, он отговорил его от этого замысла; также и Лисия обратил он к самой высокой нравственности. Дело в том, что он умел извлекать доводы из происходящего. Он помирил с матерью сына своего Лампрокла, рассердившегося на нее (как о том пишет Ксенофонт); когда Главкон, брат Платона, задумал заняться государственными делами, Сократ разубедил его, показав его неопытность (как пишет Ксенофонт), а Хармида, имевшего к этому природную склонность, он, наоборот, ободрил.[153] Даже стратегу Ификрату он придал духу, показав ему, как боевые петухи цирюльника Мидия налетают на боевых петухов Каллия. Главконид говорил, что городу надо бы содержать Сократа [как украшение], словно фазана или павлина.[154]

Он говорил, что это удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, — настолько они не в цене. Посмотрев, как Евклид навострился в словопрениях, он сказал ему: "С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а вот с людьми — навряд ли". В подобном пустословии он не видел никакой пользы, что подтверждает и Платон в "Евфидеме".[155] Хармид предлагал ему рабов, чтобы жить их оброком, но он не принял; и даже к красоте Алкивиада, по мнению некоторых, он остался равнодушным.[156] А досуг он восхвалял как драгоценнейшее достояние (о том пишет и Ксенофонт в "Пире"[157]).

Он говорил, что есть одно только благо — знание и одно только зло — невежество. Богатство и знатность не приносят никакого достоинства — напротив, приносят лишь дурное. Когда кто-то сообщил ему, что Антпсфен родился от фракиянки, он ответил: "А ты думал, что такой благородный человек мог родиться только от полноправных граждан?[158] "А когда Федон, оказавшись в плену, был отдан в блудилище, то Сократ велел Критону его выкупить и сделать из него философа.[159] Уже стариком он учился играть на лире: разве неприлично, говорил он, узнавать то, чего не знал? Плясал он тоже с охотою, полагая, что такое упражнение полезно для крепости тела (так пишет и Ксенофонт в "Пире"[160]).

Он говорил, что его демоний[161] предсказывает ему будущее; что хорошее начало не мелочь, хоть начинается и с мелочи;[162] что он знает только то, что ничего не знает; говорил, что те, кто задорого покупают скороспелое, видно, не надеются дожить до зрелости. На вопрос, в чем добродетель юноши, он ответил: "В словах: ничего сверх меры". Геометрия, по его выражению, нужна человеку лишь настолько, чтобы он умел мерить землю, которую приобретает или сбывает. Когда он услышал в драме Еврипида такие слова о добродетели:

…Не лучше ль Пустить ее на произвол судьбы…[163]

то он встал и вышел вон: не смешно ли, сказал он, что пропавшего раба мы не ленимся искать, а добродетель пускаем гибнуть на произвол судьбы? Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он ответил: "Делай, что хочешь, — все равно раскаешься". Удивительно, говорил он, что ваятели каменных статуй бьются над тем, чтобы камню придать подобие человека, и не думают о том, чтобы самим не быть подобием камня.[164] А молодым людям советовал он почаще смотреть в зеркало: красивым — чтобы не срамить своей красоты, безобразным — чтобы воспитанием скрасить безобразие.

Однажды он позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой обед. "Не бойся, — сказал он, — если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет". Он говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть. Нестоящую чернь он сравнивал с человеком, который одну поддельную монету отвергнет, а груду их примет за настоящие. Когда Эсхин сказал: "Я беден, ничего другого у меня нет, так возьми же меня самого", он воскликнул: "Разве ты не понимаешь, что нет подарка дороже?!" Кто-то жаловался, что на него не обратили внимания, когда Тридцать тиранов пришли к власти; "Ты ведь не жалеешь об этом?" — сказал Сократ.

Когда ему сказали: "Афиняне тебя осудили на смерть", он ответил: "А природа осудила их самих". (Впрочем, другие приписывают эти слова Анаксагору.[165]) "Ты умираешь безвинно", — говорила ему жена; он возразил: "А ты бы хотела, чтобы заслуженно?" Во сне он видел, что кто-то ему промолвил:

В третий день, без сомнения, Фтии достигнешь холмистой.[166]

"На третий день я умру", — сказал он Эсхину. Он уже собирался нить цикуту, когда Аполлодор предложил ему прекрасный плащ, чтобы в нем умереть. "Неужели мой собственный плащ годился, чтобы в нем жить, и не годится, чтобы в нем умереть?" — сказал Сократ.