Жизнь удалась

— Вот это жизнь, — вздохнул Алан, откидываясь на спинку сиденья и поднося бокал с вином к губам. Они уже прикончили одну бутылку шардоннэ и начали вторую. От приготовленного Бобом обеда из жареных цыплят с хрустящей корочкой, фирменного салата и грубого хлеба остались одни кости и крошки.

Завернувшаяся в одеяло Эбони сидела напротив него. Она смыла всю косметику с лица и выглядела, на взгляд Алана, шестнадцатилетней. Он подумал о том, что, возможно, в этом возрасте, а может быть и раньше, она уже доставляла удовольствие мужчинам.

На мгновение в нем вспыхнула дикая, звериная ревность, но потом он взял себя в руки. Если я собираюсь жениться на ней, то должен подавлять свою ревность, решил он. Или я сделаю это, или просто сойду с ума.

Но вместе с тем для мужа вполне естественно знать о своей жене как можно больше. Что я знаю о жизни Эбони до того, как она стала жить с нами? Пьер и Джудит отнюдь не были их соседями. Я и видел-то их раз в год. Алан уставился на свой бокал, медленно вращая его между ладонями. Когда он понял, что все это время избегал упоминания о детстве Эбони, ему еще сильнее захотелось прояснить этот вопрос. Он поднял голову, твердо решив расспросить ее о жизни с родителями.

— Да? — Она склонила голову набок и улыбнулась ему. Улыбка была такой невинной, что у него стало тепло на сердце. К черту все это, он не хочет знать ничего, что могло бы рассеять эту иллюзию невинности. Не сейчас. Не сегодня.

— Что да? — переспросил он с намеренно глуповатым видом.

В ее улыбке мелькнуло понимание.

— Ты собираешься о чем-то спросить меня. Я вижу по твоему лицу.

Он натянуто улыбнулся:

— Если ты так хорошо читаешь мои мысли, то слава богу, что ты не мой деловой конкурент. Просто я хочу знать, как твоя нога. Все еще болит?

— Немного беспокоит.

— Может быть, дать тебе обезболивающего?

— Не надо. Лучше налей еще этого вина. Оно такое вкусное.

— Да, неплохое. — Алан наполнил ее бокал доверху, а остаток вылил в свой. — Боюсь, что больше его нет, хотя где-то здесь у меня есть какое-то еще. Хотя не шардоннэ и не охлажденное. Положить бутылочку в холодильник на будущее?

— Сделай одолжение. Надо же использовать то, что тебе не надо будет вести домой машину.

— Кстати, о доме, — вырвалось у Алана, пока он рылся в буфете камбуза в поисках вина, — тяжело, наверное, тебе было в детстве без родного дома. Я имею в виду... вы ведь в основном жили в нанятых квартирах и отелях, не так ли?

И это называется, он решил не будить спящего льва...

Молчание Эбони заставило его посмотреть ей в глаза.

— Ты не хочешь ответить мне?

По ее лицу он не мог прочитать ничего. Эбони, когда этого хотела, была мастерицей скрывать свои чувства. Но хотя угольно-черные глаза были спокойны, напрягшееся тело выдавало чувства. Она не хотела говорить о детстве. Даже само упоминание о нем расстраивало ее.

— Эбони?

— Послушай, Алан, неужели мы не можем найти более интересной темы для разговора, чем мое скучное детство?

На него нахлынули страшные подозрения. Боже мой, несомненно ее принуждали к сожительству! Он читал, что в результате изнасилования или принуждения к сожительству жертвы подобного обращения часто становятся в дальнейшем сексуально неразборчивыми. Сама мысль об этом была непереносима, хотя такая трагическая предыстория могла объяснить поведение Эбони с другими мужчинами.

Алан побледнел, но, ничего не сказав, продолжал искать вино. Если с ней плохо обращались, то вряд ли она горит желанием рассказывать об этом. Ее нужно заставить сказать правду. Вытащив из буфетного ящика две бутылки белого бургундского, он повернулся, чтобы положить их в маленький холодильник, прежде чем снова сесть напротив нее.

— Кажется, вполне естественно, что я хочу знать о тебе как можно больше, — спокойно сказал он. — Я люблю тебя, Эбони. Очень люблю.

Это признание в любви привело ее в замешательство — а может быть, причиной были его настойчивые расспросы о прошлом?

— Ты и так знаешь все, что достойно внимания, — сказала она, недоуменно пожав плечами.

Было видно, что ей не хотелось отвечать, она избегала его взгляда и делала вид, что рассматривает пластырь на ноге.

— Собственно говоря, не совсем, — ответил он. — Пьер и Джудит постоянно были в разъездах, и я редко их видел. И тебя тоже. Если бы твои родители не имели несчастья оказаться на том пароме, когда он перевернулся, я вообще никогда бы не узнал тебя.

Она посмотрела на него напряженным взглядом, который удивил его.

— Но ты же узнал. И знаешь что? Несчастье с моими родителями обернулось для меня счастьем. Потому что в результате него я попала в ваш дом. Бог мой, даже в пансионе, куда ты меня послал, мне было лучше, чем с ними. — Она содрогнулась от отвращения, и это поразило Алана. — Я ненавидела жизнь с ними. Может быть, даже и их ненавидела, — вырвалось у нее.

Алан недоуменно смотрел на нее. Бог мой, неужели все было даже хуже, чем он предполагал? Может быть, с ней плохо обращались в собственной семье? Но кто? Каким образом?