Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

«Дорогие мои Майечка и Робик! Мама-путешественница быстро освоилась с обстановкой. Когда вошла в огромный продовольственный магазин, сразу, как не велел Маяковский, не сказала „…твою мать“[1]. Но вспомнила о нем и подумала, чтобы не выразить свои чувства вслух. Потом обошла весь магазин в течение получаса, чтобы не задерживаться слишком. Мы с мадам Пеле купили все, что нужно было для борща, и пошли домой. Я им приготовила борщ, который они ожидали с большим вожделением. Собрали своих детей с мужьями и съели по три полных тарелки, причмокивая и восторгаясь».

Мадам Пеле была женой Жана Пеле, директора одного из госпиталей в Марселе, у которого мы поначалу остановились. Одна из троих дочерей Жана, выйдя замуж за кубинца, некоторое время жила в Гаване, где мы и познакомились. Когда Лойпа по приглашению Ролана Пети приехала в Марсель, первое время она жила в гостевом домике при госпитале, любезно предоставленном семьей Пеле.

Потом было путешествие в Америку, где мама гостила у моего кузена Стенли. И наконец, Париж. Это был первый год моей работы с Морисом Бежаром. Прилетев из Нью-Йорка в столицу Франции, мама поселилась в расположенной в 16-м арондисмане квартире, которая принадлежала моему знакомому, Володе Рейну. Там с ней случился тяжелейший инфаркт. Поскольку у мамы не было никакой страховки, положить ее в больницу удалось с большим трудом. В парижском госпитале она пролежала десять дней, потом мне выставили счет на огромную сумму. Тогда очень помог Бежар, взяв на себя часть оплаты.

Мама ушла из жизни в возрасте девяносто одного года. На другой день после ее смерти совершенно мистическим образом погибло апельсиновое дерево, которое прожило в нашей московской квартире не одно десятилетие. Родилось оно еще в Щепкинском проезде, после того как я, съев однажды апельсин, бездумно проковырял пальцем землю в корзинке из-под цветов, подаренных Майе каким-то поклонником, и воткнул туда косточку. Через некоторое время неожиданно для всех показался росток. Когда корзинка от времени рассыпалась, мы пересадили его вместе с остатками земли в горшок. В квартире на Пушкинской площади, куда наша семья переехала после расселения коммуналки в Щепкинском проезде, деревце вымахало до потолка. Плодов оно не давало, но исполняло роль декоративного растения, наподобие фикуса — те же плотные мясистые листья, правда, при этом огромные шипы по всему стволу. Когда переезжали с Пушкинской площади на улицу Горького, я приладил к кадке с деревцем колесики и торжественно вез ее по улице, вызывая интерес прохожих. К счастью, везти пришлось под горку, мимо Елисеевского магазина, и дальше — к дому № 6. Долгое время наш экзотический любимец украшал угол в гостиной. Мама любовно ухаживала за ним, поливала, промывала от пыли листья… Когда, узнав о смерти мамы, я приехал домой, Нодик, который жил вместе с ней последние годы, показал мне наше дерево с… совершенно голым стволом. Оно потеряло разом все листья на следующий день после того, как мамы не стало.

Маму похоронили в семейной могиле Мессереров на Новодевичьем кладбище, в начале знаменитой мхатовской аллеи. Первым там был похоронен в 1937 году ее брат Азарий, выдающийся актер, в честь которого она и назвала меня, родившегося в том же году.

Мой брат

Мой брат Александр Плисецкий родился в 1931 году. Разница в шесть лет, особенно в детстве, казалась колоссальной, но его присутствие в моей жизни было постоянным. Он был всегда рядом: в Чимкенте, в эвакуации в Свердловске, в Большом театре… Пока мы с мамой находились в ссылке, Алик жил в семье Асафа, рос с его сыном Борисом, который был всего на полтора года младше. Можно предположить, что ему было нелегко в семье дяди: Борька очень ревниво относился к своему статусу единственного ребенка в семье. С возрастом детские обиды сошли на нет, и они с Борисом стали значительно ближе.

Алик опекал меня, когда маме требовалось надолго отлучиться из дома. Я во всем старался подражать ему. Лодки, моторы, водные лыжи — все это нас обоих страшно увлекало!