Жизнь в другую сторону. Сборник

Я раздражён. Сейчас меня лучше не трогать. Я не верю. Я ничего не знаю. Мы не виделись целый год. За всё это время только моей жене однажды довелось увидеть Наташу. Они встретились случайно на улице. Это было весной, в начале марта. Наташа выглядела какой-то грустной. Лене показалось, что она была чем-то озабочена. В разговоре Наташа между делом посетовала: как же это, мол, Валера поступил со Стёпой, Стёпа ведь тогда обиделся.

Я, наверное, тоже. Мы не созванивались. Через несколько месяцев я всё же предпринял попытку, но тщётно: в квартире Соболевых не отвечали. Ещё раз я решился позвонить в день его рождения, в мае, и снова молчание. Тут же перезвонил родителям, и его мать, Татьяна Михайловна, сообщила, что Стёпа с Наташей отдыхают в Крыму. А потом я уже не звонил. Они отдыхают, меня не ищут, значит всё у них нормально – и чего мне надо?

Неожиданно сообразил, что надо сделать. Набираю знакомый номер, ещё не забыл. Наташа не отвечает. Ещё сохраняется какая-то возможность.

– А если Татьяне Михайловне?

– Так рано?

Снова дурацкий вопрос. Все вопросы дурацкие. Надо помучаться, побыть в неизвестности. Я рассказал тогда Лене о том, что повздорил со Стёпой. Она убеждала меня в том, что я был не прав, – мало ли какую чушь он нёс, ну и что? И Барометровы, и Недорогины Соболевых с тех пор тоже не видели и не слышали, и лишь иногда интересовались у меня: «Как там Стёпы поживают? Надо бы собраться…»

Звоню в девять часов и получаю сокрушительное подтверждение. У Татьяны Михайловны глухой голос, я проглатываю комок в горле: «Сейчас мы приедем».

Ноябрь. Мы выходим на улицу. Нам зябко. Мимо проходит женщина в облезлой детской зимней шапке с ушками: глаза заполнены тоской, из приоткрытого рта торчат два зуба – этакая старая белочка. Проезжает автобус с рекламой на боку: «Тёплые полы с интеллектом». Я вспоминаю, что сегодня день рождения Достоевского. Прямо напротив дома мы останавливаем маршрутку и садимся. Хочется понять, что происходит, но ничего не получается. Уже знаешь и веришь только вот в это: прошлое обязательно состоится, настоящее – неуловимо, будущего не бывает никогда.

Вот так вдруг понимаешь, что вокруг медленно и неуклонно смыкается мрак, который в итоге поглотит тебя. Жизнь состоит из мелочей, на мелочи и разменивается. Совсем скоро придёт зима.

Раньше я падал зимой, поскользнувшись на льду, три раза в году, я это хорошо запомнил, потом два, а потом, став постарше, стал падать один раз, и, наконец, совсем недавно я вдруг заметил, что не падаю уже несколько лет.

«Его внезапная страстность сделала своё дело». Откуда взялась эта фраза? Что она должна значить?

Остановка. Угол дома украшает номер 13. В этом доме и квартира 13 есть. Кто там живёт? Наверное, счастливые люди? Вот и радио у водителя веселится.

Если ты не занимаешься временем, оно начинает усиленно заниматься тобой.

Мир прост, говорил он, трава должна быть зелёной, небо голубым, юбки у девушек – короткими.

Однажды Лена пожаловалась мне, что ничего не чувствует, не воспринимает запахи. Запах кофе не чувствую, сказала она, апельсина. Пришлось обучаться. Она снимала с апельсина кожуру, разламывала его на дольки и старательно ела, чтобы понять, что это такое, поверить в то, что это и есть настоящий апельсин. Потом всё прошло.

Первое время, после того как мы поженились, было так: она хлеб резала как арбуз, а арбуз как хлеб. Кашу варила, словно трамвай вела. Поначалу меня это забавляло, а потом стало раздражать.

Как на самом деле живём мы? Я этого никогда не узнаю.

«Его внезапная страстность…»

Всякий человек своей жизнью выращивает в себе смерть, – он её заслуживает. Но ничего не заканчивается и получает продолжение.

Нам пора выходить.

У нас ещё оставалась какая-то надежда.

Дверь квартиры открыла Татьяна Михайловна. У неё осунувшееся лицо, она говорит тихо. Мы входим в комнату, и все умственные построения сразу же рушатся. Мы подавлены. Это тяжело. Слёзы сдержать невозможно.

Что было неправильного в жизни? Неправильным вдруг оказалось всё.

Стёпа, одетый в серый в полоску костюм, лежал на столе. Отчаяние, мука, распад, успокоение – вот что читалось в его лице. Из-за того, что я не видел его год, всё происходящее кажется нереальным или уже случившимся как раз в то время. Он принадлежал уже прошедшему времени. А где я находился, я не вполне понимал. Пришлось себя уговаривать: всё это происходит только сейчас, но не в настоящем.

Неуместные и обидные подробности его лица опровергали в том, что это именно он. Словно кто-то наскоро делал его неудачную копию, рука постоянно срывалась, и вышло то, что вышло. Это было высохшее воспоминание о человеке.

Почему-то подумалось о несправедливости жизни. А когда она бывает справедливой? Несправедливость – закон. Это только потом начинаешь думать о закономерности.