Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

— Намокнет наше сено, опять погоду надо ждать! — сказала мать, впрочем, без всякой горечи. Жить природой да еще обижаться на нее — глупость несусветная.

— Ничего, Егорка, — и дома работа есть! — сказала мама.

Но тут погода пришла — южное солнце, казалось, навсегда, завладело небом. Даже от телеги повалил пар!

— Выходит — правы старики, в этот день всегда сено сгребают! — сказала мать, и они опять свернули к лугам. Но на полдороге — опять дождик, и еще посильней!

— Тьфу ты! — сказала мать, и опять они повернули, и опять — жара! Он вспоминал, что в этот день они с мамой, смеясь, поворачивали туда-сюда несколько раз — ласковая и добрая природа играла с ними, веселила — крестьянский труд вовсе не был уныл. И вот — все же приехали на луга, к реке! «Слава богу!» И было рано еще — тот роскошный день только начинался. Слезли с телеги, взяли грабли (у отца были специальные маленькие грабельки — его). И еще один лучший в мире запах — скошенной, чуть подсохшей травы — лучше всяких духов. Изредка лишь теперь ловишь его, пробегая мимо газона. Еще слаще, наверно, пахнет только трудовой пот, потому что связан со сладким чувством — вот она, сделанная тобой работа, на виду. Последняя моя мечта, увы, неосуществимая: «Мне бы в тот день!». Но отец так рассказывал, что я почти что там был…

Глава вторая. Начало перемен (1914–1917)

Отец рассказывал, что года в четыре вдруг выцарапал глаза у царя. Зачем? Объяснить не мог! Ему, скорей, нравился этот усатый красавец, «царь-батюшка наш», как пояснила мама, наклеивая картинку на стену. Сделал это мой отец, я думаю, исключительно из любознательности — как незадолго до этого выпил из блюдечка яд для мух и едва не умер. Появление царя в избе было актом лояльности: глава семейства, Иван Андреевич, находился в бегах, разыскивался. И пострадал, можно сказать, из-за грамотности: любил читать книги, в избе даже была полка с книгами. Подружился с сельским учителем, у которого книг было много, в том числе — революционные. Трудно теперь понять, почему тогда образованные люди увлекались революцией? Кто читает — тот знает историю и видит: прогресс неизбежен. Сменился же рабовладельческий строй феодальным? Значит, и с этим, теперешним, надо бороться — как знаменитый Спартак боролся с рабством!

Учителя арестовали. Ивану Андреевичу пришлось бежать. В деревне знали — все свободное время он проводил с деревенским учителем, хотя школу-четырехлетку закончил уже давно и был уже вполне обстоятельным, семейным мужиком, вел хозяйство, но все свободное время проводил с учителем — и книгами. Значит — вольнодумец! Пришлось бежать, и как раз вскоре нагрянули жандармы.

И это бегство Ивана Андреевича было уже не первым — в бегах он был и после 1905 года, когда власть пыталась разобраться с первой русской революцией и наказать виновных… И что-то крамольное говорил Иван Андреевич уже тогда. Но — что? Земля была в те годы в общинной собственности и распределялась по наделам каждый год по решению общины — в зависимости от производительности семьи и количества «ртов». Сказать, что мало выделяли земли, — это неправда: работать приходилось от зари до зари.

Исчезновение Ивана Андреевича привело прежде всего к ощутимому перерыву в появлении детей. Старшие — Михаил, Николай и Анастасия, родились еще до 1905-го, революция прервала этот процесс, потом хозяин вернулся и наверстывал упущенное с крестьянской добросовестностью: в 1909-м родилась Татьяна, в 1911-м мой отец — Егор, потом самая младшая сестра Нина. Но в 1915-м Ивану Андреевичу опять пришлось отлучиться. Жандармы как раз приехали разыскивать его, и тут — надо же, какая неприятность — у царя на плакате выцарапаны глаза! Матери, я думаю, было неловко перед гостями — объяснить отсутствие глаз у царя, как нечто совсем случайное, было нелегко. И тут вбежал радостный Егорка с удочкой и двумя язями. Увидев в тесной горнице столько больших людей в красивой форме, Егорка оцепенел. «Это родственники царя, приехали мстить!» — такая страшная мысль посетила его. Отец всегда мыслил парадоксально, но по сути — верно. «Он дурачок у нас!» — ласково сказала мать, ероша его вихры. Жандармы лишь пожурили его. А ведь будь он чуть постарше, могли бы и увести. И стал бы мой отец пламенным революционером! Хотя навряд ли. Страсть его была направлена на другое. А вот был ли «пламенным» отец его, Иван?