Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

– Вы почто к Туманову заходили, разрешите полюбопытствовать гражданин начальник, – продолжал старик гнуть свою линию. – Пустой он, и никчемный человек, вот и интересно мне, что большому начальнику понадобилось от этого пустозвона?

– Спрашивал я, как здесь Советская власть устанавливалась. Он же участник тех событий был, вот и зашел за этим, – схитрил Вальцман, не желая подставлять доносчика под пересуды соседей.

– Набрехал он, наверное, с три короба, вот и все его домыслы, – усмехнулся старик. Вам, гражданин начальник, о том времени с достойными людьми бы поговорить, а не с этим пьянчугой. Я, тогда тоже сам, демобилизовался с германского фронта, был здесь и тоже всё помню: Пашка Сольцев с германского фронта сюда пришел большевиком, ну из местных людишек и составил компанию и выдал им бумажки, что они тоже большевики, так и Туманов оказался большевиком. Однако, толком они ничего сделать не сумели: походили, покричали на площади, да купчишек потрясли за мошну – здесь у Щепанского дом отобрали.

Потом Колчак захватил власть, большевиков в тюрьму посадили, и через год, осенью девятнадцатого, их всех расстреляли здесь же на берегу озера – вы, конечно, знаете об этом. Я тогда от Колчака убёг к брату в Самару, там мобилизовался в Красную армию и до конца гражданской войны воевал за красных. А где Туманов был, никто не знает: только он в армии не служил и большевики, потом, ему партийность не подтвердили и билет не дали, вот он и бесится и кусает всех как бешеный пёс.

Вам бы про те времена у Ивана Домова спросить, вон этот дом под железной крышей. Он тогда тоже в Совдепе был: человек грамотный и достойный, не чета Туманову – только милиционеры вчера его в кутузку проводили. Вы часом не знаете за что? Он и приехал сюда три недели назад, его мой свояк со станции на повозке довез: хороший говорит человек и учитель.

Этот Домов, бывший офицер и его сейчас проверяют, зачем и почему он здесь, – не сдержался Вальцман.

Мало ли кто, когда и кем был, – ответил старик. Важно, какой человек есть, а Домов из порядочных будет. Три креста Георгиевских, как солдат, имеет за храбрость. Я сам солдатом был и уважаю храбрость, хотя власть Советская и отменила эти, кресты, а зря. И приехал Иван Домов сюда не абы как – к семье: четверо детей у него и малый пятилетка есть, а ведь Ивану уже под пятьдесят будет. Уважаю кто с детьми.

Вот Туманов бездетный и жена у него баба сварливая, может потому и пьет он горькую. С такой женой и я может запил бы. Он ведь, Туманов этот, до войны за Анной Щепанской, что женой является Домову, ухлестывал: хотел зятем у купца Щепанского стать, но не дал бог свинье рог. Может Туманов этот и подвёл под монастырь Ивана Домова? – высказал догадку старик, и потому, как сверкнули глаза у оперуполномоченного, понял, что угадал.

– Ладно, пойду я на службу, – сказал Вальцман, вставая с лавочки, а ты старик держи язык за зубами, если не хочешь неприятностей для семьи, – закончил он беседу угрозой и пошел обратным путем к себе в кабинет.

В кабинете Вальцман прилёг на диван отдохнуть после длительного пребывания в уличной духоте жаркого майского дня и подумать о дальнейших своих действиях по поводу врагов народа.

Обвинения Домова в преступных намерениях рассыпались на глазах. Никаких улик и показаний свидетелей, разоблачающих Домова, как врага народа, не было и ожидать не приходилось и, по -хорошему, его следовало освободить, но это противоречило намерениям и поступкам оперуполномоченного госбезопасности Вальцмана и его соплеменников.

– Как говорит восточная поговорка: «Стадо баранов во главе со львом – это стая львов, а стая львов во главе с бараном – это стадо баранов»,– размышлял Вальцман лёжа на диване в прохладном кабинете, – и, как учит товарищ Ягода, надо делать всё, чтобы таких львов не появлялось больше среди русского населения, а толпой безграмотных легко управлять.

Образованный учитель, как Домов, может воспитать целую стаю львов и привить им тягу к знаниям, что противоречит наставлениям Льва Давидовича Троцкого – Бронштейна и потому, этого Домова, как и ему подобных, надо упрятать в лагеря – если расстрелять пока нет оснований. Подведу его под уголовку, а там видно будет, – решил Вальцман и спокойно задремал на кожаном диване, который тихо поскрипывал под оперуполномоченным госбезопасности при каждом его сонном шевелении.

Иван Петрович тоже дремал на жестком топчане, не подозревая, что участь его решена. Сквозь дремоту ему виделся берег речушки и сын Ромочка, плещущийся на мелководье, который радостно вскрикивал при каждом попадании на него брызг, от бегающих по воде мальчишек, в то время как он, Иван Петрович, с женой Аней сидели на берегу, на теплой, мягкой и молодой траве, наблюдая за младшеньким сыном, посланного им в подарок на склоне лет.