Жизнь в невозможном мире

В отличие от бурного в проявлениях своих чувств Жан-Себастьяна, ирландец Эндрю, всегда имевший невероятный успех у женщин, бархатно вкрадчив, напоминая этим притаившегося, но готового к прыжку кота. Несмотря на свое незнатное происхождение, Эндрю (как и его банкирши-сестры) сделал себя, что называется, сам. После обычной школы он поступил ни много ни мало в Тринити Колледж, потом в аспирантуру в Оксфорд, после защиты получил младшую позицию опять в том же Тринити, а после — постдока в Принстоне… Не так плохо. Недаром сейчас Эндрю — полный профессор в Юниверсити Колледже в Лондоне. Помню, как он извинялся передо мной, когда я приезжал к нему в Кембридж: «Алексей, извини, портвейн 1963 года у нас кончается…» Но одна, одна бутылка все-таки у него осталась… О читатель, пробовал ли ты когда-либо портвейн 1963 года из подвалов Тринити? Насладился ли ты его воистину небесным вкусом? Если нет, то уже поздно, все выпили… Sic transit gloria mundi…

Такого второго человека, как мой следующий аспирант Крис Хули, не видел не только я, но и никто из моих знакомых. Крис как будто явился из сказки «Алиса в стране чудес»: выдвинутые вперед, как у кролика, передние зубы, собранные в хвост волосы, галстук-бабочка, жилет с золотыми часами в кармане и невероятный аппетит, соединенный с полным пренебрежением ко всем предрассудкам современной диетологии. Крис наделен совершенно бесподобным, чисто английским чувством юмора, песенным талантом и талантом игры на рояле. Я помню, его компьютер был настроен так, что в конце каждого письма выдавал лимерик. Крис теперь работает в университете святого Андрея в Шотландии (в том самом, где студентами были принц Эндрю и его недавняя супруга Кейт, занявшая в нынешней прессе место принцессы Дианы). Он невероятно популярен среди студентов и уже имеет и своих аспирантов. Так что я научный дед. Пару лет назад Крис изменил прическу и отпустил усы, и теперь он, ни дать ни взять, английский майор колониальной службы.

Моим аспирантам итальянцу Давиде Контроцци и албанскому греку Эмилиано Папе получить работу в физике не удалось. Теперь они скромные миллионеры, подвизающиеся на ниве финансов в банках Лондона. Это очень милые ребята, и мы всегда стараемся встретиться, когда я бываю в Лондоне, а там я стараюсь бывать как можно чаще, поскольку в нем проживает наш сын.

За Давиде и Эмилиано последовал Чудесный Джо Бассин, который, безусловно, по крайней мере, в техническом отношении, был моим самым сильным студентом. «Чудесный» не прозвище, а часть имени, данного ему его матерью после длинной череды неудачных родов. Я всегда советовал Джо подписывать статьи полным именем (он сначала стеснялся), так как такое имя наверняка запомнится. Хотя Джо происходит из простой семьи, но ни в обращении его, ни в поведении никогда не было ни малейшего налета вульгарности и цинизма. Он, как и Эндрю Грин, — self made man. Теперь Джо — профессор в Королевском колледже Лондона.

Я горжусь своими ребятами и не скрываю этого. Замечательно то, что те из них, кто остался в науке, совершенно влились в наше научное сообщество. Теперь я встречаю их на конференциях, они абсолютно независимые люди, не нуждающиеся более в моей помощи. Жизнь продолжается.

Глава 15 Снова Америка

В апреле 2001 года я и моя жена Лена перебрались в Америку. Мне предложили работу в Брукхэйвенской национальной лаборатории, расположенной в середине длинного острова (он так и называется — Лонг-Айленд), к востоку от Нью-Йорка.

Дом наш находится совсем близко от океана, наш любимый Нью-Йорк тоже относительно недалеко, если повезет, то на машине до Манхэттена добираешься за 1 час 15 минут. Мы шутим, что живем на «101-м километре» от столицы.

За девять лет моего отсутствия в Америке здешняя физика порядком изменилась. Она, в частности, здорово обрусела. «Русские» (а на Западе так называют всех выходцев из бывшего СССР без различия их этнического происхождения) всюду: в Принстоне, Йеле, Гарварде, Массачусетском технологическом институте, Колумбийском университете, Чикаго, Брукхэйвене, Техасе, Миннеаполисе, Юте, Висконсине, Сиеттле, Сан-Диего. И за пределами Америки — в Париже, в Карлсруэ, в Лондоне, в Кембридже, в Эдинбурге, в Риме, в Триесте, Реховоте, Тель-Авиве…

Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал.

(Н. Некрасов)