Жизнь в розовом свете

Я начала зарабатывать деньги, разрисовывая открытки и относя их в маленький магазинчик. Господин Кауфман покупал у меня и небольшие, сделанные пастелью рисунки - в основном цветы и горные пейзажи. Одно время я рисовала их очень много, радуясь тому, что могу принести в дом свой маленький заработок. Но потом стало противно и скучно. Я составила лишь один букет - бледно-розовый, едва распустившиеся пионы, написанные маслом. На фоне отворенного в сад окна. Мне нравилось думать, что я буду иметь когда-нибудь такое окно в своей комнате. И нравились цветы - казалось, они даже пахли.

Хантер свободное от университета время просиживал в библиотеке или у себя за письменным столом, работая над диссертацией. В те дни я и начала заниматься с ним русским языком. Бурные страсти, согревая душу, в наших сердцах не пылали, но ??????????? трогательная заботливость. Мы страшно смеялись, повторив под Новый год сюжет новеллы О'Генри. Хотелось сделать друг другу подарки. Я давно приметила - Хантер мечтает о трех недостающих томах "Энциклопедии искусства". В тайне от него сняла со стены свои пионы, так и не вставленные в раму - мне хотелось что-то простое и стильное, и отнесла их Кауфману. Являюсь домой с томиками Энциклопедии - счастлива до чертиков. Иду к полкам, хочу расставить полное собрание до появления мужа и вижу лишь свежие следы на старой пыли.

Он пришел, пряча что-то за спиной, попросил меня отвернуться, шуршал бумагами и, наконец, торжественно объявил: "Смотри!" На стуле стояла рамка из красного дерева с бронзовыми уголками.

- То что ты хотела! Начало века, чудесное дерево и главное - размеры точно совпали с твоими "пионами". Он оглянулся и долго смотрел на пустую стену. - А потом, растерянно моргал, рассказывал, как метался по букинистическим лавкам, пытаясь продать тома своей энциклопедии.

Представляешь, у Дорю мне говорят: "Как обидно, только что дама купила у нас как раз отсутствующие тома".

- Да, в бедности есть своя прелесть. Бедность - плодоносная почва для сюрпризов и маленьких радостей... Так легко порадовать нищего... Эн умолкла, но не стала перебивать. Рассказ сестры, действительно, звучал по-новому, лишившись помпезного глянца.

На третьем году брака я забеременала. Мне было двадцать восемь и чувствовала я себя не блестяще. Страшно утомлялась, взбираясь на пятый этаж, чуть не теряла сознание от запаха красок, злилась на чрезмерно заботливого мужа. Все думала - рожаю не от того человеке, не вовремя, не способна стать ни любящей, ни обеспеченной матерью. - в общем - не испытывала никакой радости от приближающегося события и не могла смотреть на светящегося тихим счастьем Хантера. Оказалось, у меня очень низкий гемоглобин. За месяц до родов доктор, благоволивший нашему семейству, устроил меня в специальный санаторий. Прелесть заключалась в том, что домик - не больше традиционной альпийской гостиницы их тех, где над входом вывешивают оленьи рога, находился в горах. А продуктами пациентов обеспечивала семья фермеров, доставляла ежедневно свежайшие сливки, сыры, яйца. По тем временам для нас это была большая роскошь.

Не стану вдаваться в описание этого пер ??????, хотя он стоил того. В восьми комнатах постоянно жили полтора десятка старушек, а нижний этаж занимали приезжающие на пару недель будущие матери. Все из малоимущих семей и с какими-то проблемами в здоровье. Старушки подобрались разные - кто "из бывших", кто совсем прост - из рабочей городской бедноты. Одна дама вызывала больше всего сплетен и любопытства. Не знаю как, но Иоланда Мориц ухитрялась ежедневно выходить к завтраку с идеально уложенными седыми буклями. Она одевалась в теплые шерстяные вещи, но обязательно закалывала воротник блузки изящной брошью, не забывая о кольце и серьгах в том же стиле. Никогда к малахиту не одевался, например, оникс. Но предпочтение все же отдавала бриллиантам. Говорили, что это лишь искуссные стразы-копии тех драгоценностей, что некогда хранились в сейфе баронессы Мориц, но давно распроданы её детьми.

Баронесса носила синее пелене и не выпускала из рук тросточку она была абсолютно слепа.

С электрическом в этом альпийском домике частенько случались перебои, и тогда все собирались в гостиную. Старушки грелись у камина это был конец февраля, занимаясь рукоделием. Беременные, сидя за столом при свечах, тихонько жаловались на своих мужей и злющих свекровей. Я, натянув на пяльца холст, пыталась вышить гладью одуванчики. Именно эту вышивку я собиралась вставить в купленную Хайнером раму и повесить над кроваткой новорожденного.

В тот вечер завывала вьюга, в углах комнаты прятались тени: казалось мы несемся над миром на потерявшемся, сбившимся с курса паруснике.

Старухи начали петь. Вначале едва слышно, потом все громче, стройнее. Конечно, они репетировали здесь уже не один год и протяжная баллада об уехавшем а высокие горы рыцаря, тронула меня сильнее, чем хор в опере.