Жизнь в солнечном луче

— Я только хотел сказать,— начал было артист, но тут же спохватился.— Читаю. «Дорогой папа. Ты получишь эту телеграмму уже тогда, когда я вернусь. И пожалуйста, не волнуйся — все будет хорошо. Я бесконечно благодарен тебе и с нетерпением жду встречи с тобой. Будь здоров. Вечно твой сын Александр».

— Все? — спросил полковник.

— Все.

— Ради нашей дружбы,— сказал полковник,— пошли ему телеграмму. Напиши всю правду о моем состоянии. Ничего не скрывай. Может быть, он еще успеет.

— Ты переживешь всех нас! — артист вскочил.— Ради нашей дружбы. Ради всех наших встреч за зеленым карточным сукном. Не сердись. Я иду. Я сделаю сейчас же. Сию минуту.

— Да.

Артист убежал.

— Доктор, дайте мне телеграмму.

Врач возмущенно ответил:

— Он унес ее! Что за люди! Крадут телеграммы!

Он выбежал из квартиры. Вернулся через пять минут, сжимая в руке смятый телеграфный бланк.

— Пришлось отнять силой.

— Не сердитесь, доктор. И не выключайте радио. Можете идти, куда вам угодно. Я хочу быть один. Вернее — с ним. Извините. Да?

Врач послушался.

Генерал, вызвавший Яснова к себе, был хмур.

— Твой отец тяжело болен,— сообщил он.— Мы знали. Мы не могли волновать тебя. Это случилось неожиданно. Да и он сам запретил сообщать тебе. Не осуждай нас, мы делали все, чтобы ты лучше справился со своей задачей. А теперь — я уже дал распоряжение. Через три четверти часа ты должен быть на аэродроме. Тебя на бомбардировщике доставят к отцу. Передай привет. Спеши.

— Можно поговорить по телефону?

— Добро.

Генерал куда-то позвонил, и через десять минут Саша уже говорил с отцом.

— Папа! Здравствуй! Это я. Здравствуй. Папа, как ты себя чувствуешь? Как здоровье? Плохо, да? Ну, папа, все будет хорошо. Скоро буду у тебя. Папа, ты слышишь? Я? О, я потом все расскажу. Как ты, а? Отличное самочувствие. Что? Почему ты от меня скрывал? Ну, ладно, твое дело. Но и мое! Ну, дорогой, держись. Я сейчас вылетаю. Я ведь уже на пороге, папа!

Как раз на подлете к городу бомбардировщик попал в грозу и, запросив аэродром назначения, получил отказ в приеме. Тогда пришлось сообщить, кто находится на борту самолета. После этого бомбардировщику разрешили приземлиться.

Он влетел в квартиру, бросил фуражку на столик в прихожей. И — растерялся.

Он мог войти в комнату, где лежал полковник, как угодно,— он был тут хозяином. Мог ворваться, войти осторожно, влететь, проскользнуть — как угодно,— но он вошел робко, бесшумно, боясь разбудить отца.

Полковник спал, но как только Саша отодвинул портьеру, проснулся и сразу протянул правую руку.

Саша быстро прошел к постели, схватил руку, прижался к ней лбом, прошептал:

— Видишь, я здесь. Я спешил к тебе. Почему ты скрыл?

— Нужно.

— Нет!

— Да, сынок,— полковник усмехнулся.

— Нет. Я бы бросил все, чтобы быть с тобой. А ты не поверил?

— Я не хотел, чтобы ты бросал.

— О, папа…

Саша сел на край постели. Руку полковника он не выпускал.

— Я для тебя буду жить,— вдруг сказал полковник.

— Доктор! — Саша обернулся к врачу.— Почему вы молчите?

Мне уже нечего сказать,— ответил врач.— Теперь доктор — вы.

— Я?

Врач ушел, закрыв за собой дверь.

— Папа, папа…

Затрещал телефон. Саша схватил трубку и положил ее на столик рядом с телефонным аппаратом.

— Я буду жить. Ты не бойся. Но ты мог опоздать. Нет, ты не мог опоздать. Это другой кто-то мог опоздать.

— Тебе, наверно, нельзя много говорить?

— Какой может быть запрет, когда ты здесь?

— Нет, ты лежи, молчи. Я буду говорить. Рассказывать. Договорились? Ну, конечно, да. Конечно же. Папа. Слушай. Это все ты. Ничего бы не было, если б не ты. Ты пожертвовал своей личной жизнью ради меня. Для меня. Из-за меня. И не возражай. Я все знаю. Но ты неправ. Ты должен был и сам жить. А я мешал. Нет, не мешал, но был препятствием. Совсем чужой? Нет, да, папа? Ведь ты… я ведь не чужой тебе? Ты мне роднее всех. Ты сомневаешься? Понятно. Еще раньше твои друзья всерьез посчитали меня твоим сыном. Вот тогда я уже был тебе сыном. Понял? С тех пор в моих мыслях ты всегда был мне отцом. Настоящим. По-настоящему.

Саша взял и вторую руку полковника.

— Когда ты поедешь к Андрею? — спросил отец.

— Мы договорились приехать к нему все вместе, его друзья. Можно?

— Ты славный парень.

Саша задумался, отпустил одну руку полковника, положил телефонную трубку на аппарат, опять взял руку.

— То, о чем ты подумал,— сказал отец,— неверно.

— Почему?

— Нет.

— Нет, папа, так и будет.

— Ни к чему.

— Только так.

— Так нельзя.

— Этого мы не знаем — можно или нельзя. Так будет.

— Но ведь она хорошая девочка.

— А ты знаешь?

— Писали ребята, твои друзья.

— Нет. Сейчас это невозможно. Только ты. И вообще только ты.

— Спасибо. Я боялся, что ты сам отнимешь у меня самое дорогое для меня. Тебя.

— Я сказал — этого не будет.

— Спасибо.

— Что ты, папа?

— Не обращай внимания.

— Не надо. Ну, плакать… Не надо.

— Прости. Сами.

— Нет, Андрей Пестов всегда говорил, что человек должен выплакаться, чтоб освободить душу для светлых чувств. Смотри!

Саша вскочил, отпустив руки полковника, подбежал к окну, пошире раздернул гардины.

В открытом окне, за окном, над крышами домов, над рекой, как коромысло, висела разноцветная радуга.