Жизнь в стеклянном доме

Он так и не смог освоить «феню» — воровской жаргон, не любил играть в карты. Карты в лагере были единственным развлечением. Если фабричной колоды не находилось, заключенные изготавливали карты сами — пережевывали хлеб, из него получался великолепный клейстер. Затем из подручной бумаги, книг, картона, тетради нарезалось тридцать шесть прямоугольников стандартных размеров шестьдесят три на восемьдесят восемь. Рисунок наносился искусниками по трафарету. Заключенный понимал, что игра в зоне — это попытка разнообразить жизнь острыми впечатлениями. В лагере играли не просто так, а «под интерес». «Интересом» могла стать и человеческая жизнь. Игры всегда проходили с громкими криками, нервными срывами, конфликтами и угрозами.

Он рассказывал другим заключенным, что карты в России появились во времена Ивана Грозного, стоили дорого, их даже перевозили в специальной дубовой таре. Каждая фигура в картах — это исторический персонаж.

— Так что это не просто дама Пик, а богиня мудрости Афина, а король Бубен — Юлий Цезарь.

— Ох, умный ты, фраерок! — говорил ему «смотрящий» Мартын. — Умный не по годам, оттого и сидеть будешь долго, — вокруг засмеялись.

В зоне была четкая субординация. Мартын, пользующийся у зэков авторитетом, относился к нему как к блаженному и даже однажды после утренней проверки сунул ему в карман кусок сала с хлебом.

— Хавай, а то ходишь, как скелет, обтянутый кожей.

Он действительно сильно похудел и все время хотел есть. Каша из прогнившего пшена не лезла в горло, а в супе плавала одна капуста, липкий хлеб разваливался на неровные комки. Желудок отказывался переваривать такую пищу.

Заключенный вонзился зубами в белое с розовыми прожилками сало, от беспомощности текли слезы. Он заталкивал его в рот кусками и презирал себя. Взял подачку от Мартына. Нестерпимо хотелось есть.

Заключенные строили объект «Центральный» — так назывался огромный котлован, где они работали днем и ночью. Они рубили просеку, сосны натужно скрипели, зимой — громко и протяжно, летом — тихо и неодобрительно. Здесь часто хоронили людей, на могилах ставили деревянные кресты, а если не успевали, то просто втыкали палку. За три года работы на котловане выросла роща черных палок, одни потом зарастали, заваливались от дождя и ветра, другие стойко переносили неприятности, словно ждали, что придет кто-то, положит цветы и вспомнит ушедшего в мир иной добрым словом. Заключенный уже не знал число умерших, «лагерников» за людей не считали, стране в неограниченном количестве нужны были кадры для строек.

— Здесь строится секретный город, — услышал он однажды от огэпэушника, который ежедневно контролировал вверенный ему объект.

— Выход заключенных в день — пятьсот человек, — докладывал он начальству.

— Значит, еще ребят привезут, — подумал заключенный. — Тех похоронят, а других привезут, и так — до полного физического износа.

Кроме большого котлована, на стройке была еще высокая труба, дымившая ядовитым желтым клубом. К трубе посылали только «смертников». Когда дул ветер, труба сильно раскачивалась, и люди, работавшие там без страховки, падали и разбивались насмерть, и роща осиновых колов принимала новых обитателей.

Тиран проклятый, тебе — радость,
Опять хороним мы друзей.
Совсем немного нас осталось,
Танцуй и радуйся, злодей.

Глава 8 Наташа и телевидение

Угорск, наше время

Наташа уставала на работе, телевидение требовало полной отдачи. У нее все меньше оставалось сил на то, чтобы в доме царили мир и покой. Маруся поступила в музыкальную школу, и надо было покупать пианино. Возвращаясь с работы, Наташа мысленно включала «кнопку дом» и, казалось, переходила в спокойно-домашнее состояние. Утром включалась другая кнопка — «работа», ее тело наполнялось бурной энергией, и она была готова ринуться в бой. Такой психологический тренинг пока ее выручал.

— Хороший парень Саша Штерн и совет мне дал правильный, работающий, — сколько раз она мысленно его благодарила.

Коллектив, в котором работала журналист Наташа Петрова, был молодой и, как теперь модно говорить, креативный. Телевидение для всех, кто принадлежал этому сообществу, представляло тонкий и ранимый организм. В его телевизионных клеточках постоянно происходило движение, они насыщались идеями, как кислородом, делились, объединялись, намечали новые точки роста, питались информацией, многократно увеличивались в объеме, выплескивали эту информацию в реальность. Уже ее, измененную действительность, пытались освоить многочисленные съемочные группы. Мир снова распадался на множество осколков и интерпретаций, благодаря чему реальность становилась глубже, ближе и понятней. Прежние восторги и надежды могли смениться неврастенически-тоскливой зависимостью. Все это проносилось на небывалых скоростях — от мыльных опер, выступлений Кашпировского, войны в Чечне до реалити-шоу. Вот такая она, динамика телевизионной жизни, катализатор изменений и эталон происходящего.