ЖИЗНЬ в стиле С

Валентина изображала спокойствие. Актрисой она была никудышней, потому глядя на дешевые уловки, Таня разнервничалась. Если бы не очевидное облегчение, переполнявшее старшую Рощину, и не радость, которую ни как не удавалось скрыть Андрею, можно было бы подозревать всякое. Можно, да не нужно. Слишком уж очевидно было, что Андрей привез хорошие новости. Отличные. Прекрасные. Которые брат и сестра, почему-то пытались скрыть.

— Что произошло? — не утерпела Таня и выскользнула за Валентиной на кухню.

— Ничего, — искусственно удивилась Валентина Петровна. И для правдоподобия даже похлопала ресницами.

— О чем это вы тут судачите? — в дверях возник Рощин.

— Танечка думает, будто у нас с тобой секреты, что мы от нее что-то скрываем, — давясь от сдерживаемого торжества, возвестила Валентина.

— Ни сном, ни духом, — подтвердил Андрей.

— Ну, и хорошо, — как ни одолевало любопытство, а тешить чужое самолюбие Таня она не стала. Захотят сами скажут, нет — не надо, с недовольной гримасой она шагнула к двери и остановилась. В последнее мгновение Андрей заступил ей дорогу. Заглянул в глаза. «Как ты без меня…помнила…думала…что помнила…о чем думала…» — спросил немо.

Мне без тебя плохо…помнить и думать мне мало…о чем ни помни, о чем ни думай, мне все мало…» Кровь прилила к щекам, сердце застучало дробно и часто…что помнила, о чем думала…все отразилось в лице…все прочитал вредный Рощин. И ухмыльнулся довольный, ухмыльнулся победно и насмешливо. Затем хозяйским жестом облапил ее, притянул к себе.

— Я соскучился.

Валя протиснулась мимо.

— А ну брысь. Нашли место любезничать, там дети без торта голодной смертью погибают, а они дорогу загородили, мешают прогрессу.

Прогресс, сияя кремовыми розами, покинул кухню, вместо него явился контроль.

— Папа, ты больше никуда не уедешь? — Никита привалился к боку Андрея.

— Кто будет торт? — грянуло призывное. Валентина предлагала мальчику оставить взрослых одних.

— Нет, мой хороший, уеду, — сказал Рощин, не отводя от Тани глаз. — И маму с собой заберу. Потерпишь немного без нас?

— Сколько? — Никита устоял от искушения, не дрогнул.

— Два дня.

— А мне можно с вами?

— Через два дня я заберу вас. А пока побудьте у тети Вали. Хорошо?

— Два дня, — смирился Никита и убежал в комнату.

— Куда ты меня хочешь везти?

— Сейчас на дачу, потом видно будет. Надо кое о чем потолковать, — улыбка сползла с лица Андрея. Ее место заняло напряжение. Беседа, видимо, предстояла нешуточная. Так и оказалось.

Чем ближе машина подъезжала к дачному поселку, тем серьезнее становился Андрей, и тем тревожнее было Тане. Порог дома она переступала едва не в панике.

— Прочти это. — решительным жестом Рощин указал на стопку бумаг на столе.

Она пробежала глазами текст:

— Нет…Это не возможно…Этого не может быть…

Андрей покачал головой. Свое удивление он разменял раньше.

— Но как же так? — подходящих слов не было. Слов вообще не было. Было только огромное как океан изумление.

Твердо, как заученный урок, Андрей сказал:

— Никита и Маша — мои дети. Я — их отец.

— А Гена кто? — спросила на всякий случай Таня.

— Никто. Сбоку припека. Случайный человек.

— Это ошибка.

— Это правда.

— Но ведь я знаю кто отец моих детей.

— Теперь знаешь. Раньше ошибалась.

— Это невозможно!

Таня смотрела на Андрея враждебно, настороженно. Он и не ожидал иного. У человека рушились представления о жизни. Не взгляды, не оценка, не понимание, само течение жизни подвергалось сомнению.

— Побойся Бога, Андрей. — Таня покачала головой. Она знает кто отец ее детей, не может не знать. То, что говорит Андрей — глупость, бред, обман. — Я понимаю, ты хочешь, как лучше, но так же нельзя.

Вежливая фраза означала: ты врешь, хитришь, передергиваешь.

Такие же злые слова, с такой же враждебной интонацией, Рощин бросал несколько дней назад в лицо Валентине:

— Ты рехнулась… заплатила врачам…это полная херня…бред….

Сестра, жалостно всхлипывая, клялась:

— Святая истинная правда.

Результаты генетической экспертизы однозначно показали, что Никита и Маша — его дети. Рощин тупо смотрел на сизый бланк справки, не верил своим глазам, не верил словам сестры, не верил сам себе.

Прохожие оглядывались на странную парочку, думали, гадали, о чем плачет у дверей исследовательского центра хорошо одетая дама. Зачем мужчина с ошеломленным лицом целует лист бумаги. Прохожим невдомек было, что листок, заполненный компьютерным текстом и увенчанный печатью, утверждал: ты — дурак, идиот, кретин; живешь и не знаешь ничего о себе. Страдаешь напрасно, радуешься пустому, думаешь не о том. Жизнь — мираж, кино, театр. Ты — зритель, который последние тридцать девять лет просидел, повернувшись затылком к сцене, потому спектакль под названием «Жизнь Андрея Рощина» не увидел. Сейчас, хочешь — смотри; не хочешь — ругай сестру и обвиняй в обмане и подлоге.

— Это святая истинная правда, — выдавил из себя Рощин. — Мы с Валей повторили тест дважды. Результат сто процентный.

Про третью и четвертую попытку Рощин не рассказал даже сестре. Она сама догадалась.