ЖИЗНЬ в стиле С

Пока расстроенная Таня путешествовала по лечебным кабинетам, Рощин с Никитой отправились в библиотеку к Валерии Ивановне. По просьбе Тани она подобрала для Тани книги по истории эсеровского движения.

Оппель пришлось парковать метрах в двадцати от входа. Подобраться ближе мешал серый джип, с медвежьей грацией занявший небольшое пространство перед стеклянными дверьми.

— Я быстро, — Андрей щелкнул Никиту по носу и выбрался из машины. Однако не успел сделать и шагу, как почувствовал резкую боль в затылке. Асфальт полетел навстречу. Перед глазами заплясали звезды. Одна очень напоминала рожу пьяного мужика.

— Будешь, паскуда, знать, как мою бабу трахать… — в оглушительную тишину ворвался пронзительный вопль.

Почти не осознавая, что происходит, ухватив каким-то седьмым чувством нависшую опасность, Рощин откатился в сторону. Через мгновение на то место, где он только что лежал, с гулким грохотом опустился лом.

— Сука гребаная, — с матерной бранью пьяный до крайности мужчина лет тридцати рванул дверцу и схватил Никиту.

— Нет! — мальчик захлебнулся отчаянным плачем.

Не обращая внимания на слезы и протесты, мужчина закинул Никиту на плечо и побежал в сторону проспекта. Тонкие детские ручонки и русая головенка взметнулись в сторону, словно кукольные.

Рощин минуту или более недоуменно смотрел вслед похитителю.

«Куда, зачем, какого черта…» Тупые мысли растворялись в бессмысленном полуобморочном равнодушии. Затем яркой вспышкой наступило прозрение. Андрей с трудом поднялся и, прихрамывая, заковылял вдогонку. Перед глазами прыгали разноцветные сполохи, макушка горела, в ушах стоял звон. Каждый шаг, как эхо, отдавал острой болью в висках, однако страх за Никиту толкал Андрея вперед. Расстояние между ним и пьяным сокращалось, вскоре Рощин настиг мужика, толкнул в спину, изловчившись неведомо каким образом, выхватил мальчика.

— Беги в машину и закройся, — приказал в испуганные глазенки. Никита еле заметно кивнул и не тронулся с места.

— Мать твою! — не удержав равновесие, мужик, упал на асфальт, вскочил и бросился на Андрея.

Они катались по земле, обменивались ударами, зверея от ярости и боли. В какой-то момент Рощину удалось преломить ситуацию. Он ткнул что есть силы противника головой в лицо, затем заехал коленом в живот. Пьяный, взвыл от боли, закашлялся, поник. Тогда лишь Рощин узнал в нем Таниного мужа. Даже вспомнил имя.

Генка смотрел на Рощина красными, бессмысленными глазами.

— Козел.

— Пошел ты! — Рощин поднялся, небрежным жестом отряхнул брюки, и тот час кулем рухнул вниз. Генка дернул его за ноги, навалился, врезал приличный апперкот. Ударить в ответ Андрей не успел, Генка сдавил ему горло, перекрыл кислород.

Хрипя и извиваясь, Рощин пытался дотянуться до обломка кирпича, валявшегося неподалеку. Когда это удалось сделать, он впечатал камень в голову противника. Генка заорал от боли и обмяк.

Это и спасло ему жизнь. Стальной лом с гулким уханьем врезался в асфальт в паре сантиметров от виска Генки и резко взмыл ввысь снова. Никита, с перекошенным от ужаса лицом, замахнулся для нового удара.

— Не надо! — заорал Рощин. — Никита! Не смей!

Мальчик замер на мгновение. Его едва хватило, чтобы вскочить и выхватить из детских рук орудие убийства.

— Ублюдок чертов, — закричал Генка. Он лежал лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, и орал злые слова. — Что б, ты, сдохла грязная сука со своим паршивым отродьем. Шваль, падла, курва.

— Сам шваль, падла… — Никита, выскользнув из-под руки Рощина, бросился на Генку. Ударил ногой под ребро. И, отброшенный крепкой рукой, отлетел в сторону.

— Никита, — рявкнул Андрей. — Убирайся отсюда немедленно!

Мальчишка, с воем забрался в машину, забился в угол, заплакал горько, навзрыд.

С опаской оглядываясь на пьяного, Рощин добрел до Опеля, сел за руль, осторожно выправил на дорогу. Минут пять вел машину, молча, приходя в себя. Затем притормозил у обочины, повернулся к плачущему Никите, сказал:

— Все в порядке, малыш. Мы победили. Иди ко мне.

С заднего сидения донеслось:

— Не пойду.

Рощин повысил тон:

— Иди, я сказал.

Неохотно мальчик перебрался на соседнее кресло. Отвернулся отчужденно. Отшатнулся, когда Андрей, попытался обнять его. Сминая сопротивление, Рощин, притянул Никиту к себе, что есть силы, притиснул к груди. Не зная, что и как делать в таких случаях, повторил:

— Все в порядке, малыш. Мы победили, — и добавил нежно, — мой маленький, мой хороший, мой любимый.

Руки сами потянулись к белобрысой макушке, перебрали нежные прядки, затеялись гладить волосы. Минуту Никита терпеливо сносил ласку, потом обхватил Рощина за шею, пробормотал невнятно: «папочка». Детские плечики тряслись от нервного напряжения. От замершей фигурки веяло таким горьким отчаянием, что у Андрея от жалости перехватило горло.

— Он мой самый большой враг, — признался мальчик. — Я его ненавижу. Он замучил нас. Он бьет маму, и меня, и Машу.

Обыденность детского кошмара была ужасающей. О совершено невозможных, недопустимых вещах Никита говорил спокойно, почти без волнения. Этот ребенок привык к вещам, о существовании которых знал не всякий взрослый.