Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– Толком? Вы хотите, чтобы я толком все объяснила? А что я должна сказать: напомнить, что вы сделали с моей жизнью? Что я росла без отца и матери? Что только бог знает, что пришлось пережить мне за мою такую короткую жизнь… Сколько страха и ужаса вынесла, почти благодарна была, что вы меня позвали сюда… А теперь что: Шура и та гадости обо мне по поселку несет. Откуда она взяла, что я была в лагере у немцев? Кто ее просветил, если, кроме вас, никто об этом не знал? Зачем вы позвали меня, если видели во мне гадкую, если так же сами думаете обо мне, как ваша Шура? Как мне с этим жить? Не будешь же всем объяснять, что я чиста, что ничего страшного, как там с другими, со мной не произошло? Кому теперь я нужна? Я хотела уехать, надеялась, что дадите мне денег, спокойно вернусь домой, к Мане. А теперь получила от нее письмо, в котором она пишет, как они там живут, что происходит со всеми, как нищенствуют, голодают… Ботву какую-то едят… Я бы уехала, не побоялась такой жизни, как-то выкрутились бы, а Маня теперь болеет, никто ей помочь не может… Все разрушено, ни денег, ни еды, ни помощи нет… Все бы ничего, но написала, что там трясут теперь тех, кто вернулся из лагерей, допрашивают, некоторых угнали в другие, наши лагеря… Вот что страшно… Потеряно все там, и здесь жизни нет… Только и того, что тут войны не было, ничего не разрушено… Но народ злой, хуже собак… Что еще вам напомнить?– тоже почти сорвалась на крик Аня.– Что вы молчите? Сказать нечего?

– Ты ни разу меня отцом не назвала… все вы да вы… Знаю, что сестра тебе рассказала, как мать померла… Виноват я, знаю и каюсь… да что было, то было: понес я наказание за содеянное, но сам себя не могу простить, и это тоже никому не скажешь,– виновато заговорил отец.– А о тебе я только и сказал, что со многими другими жителями угнана в Германию, так Шура же – это помело: придумала и ляпает что не попадя… Вот бог ее уже наказал: сына забрал, она все не кается…

– Теперь легко и просто свернуть на Шуру, которой много не надо… Почему она срывается на меня? Я же ей не мешаю… Ну уеду я, уйду из дому, ей какая забота? Это ведь неспроста все. И вы знаете что-то, а мне не говорите… Поэтому и чувствую, что я чужая здесь…

– Не чужая… Ты моя дочь, а Шура мне никто, и дети ее мне никто… Только что я тебе скажу: как задумаешь выйти замуж, не просто так же я при тебе допрашивал Федора тогда, помнишь? Так вот: помогу тебе с домом, дам денег. На них Шура зарится. А сама ни ласкова, ни приветлива… А ласковый теленок двух маток сосет, знаешь такую поговорку? Я виноват перед тобой, да… Но хоть как-то я могу загладить свою вину, хотя так это и не назовешь… Не кручинься ты так… Кому надо, разберется, что к чему, а дуракам ничего не надо доказывать… Держи себя с достоинством, живи с улыбкой. Ты достойна лучшей жизни, замуж хоть за кого пойди. Федор – это так: будет сватать тебя, сама решишь – нужен он тебе или нет. Заставлять никто не собирается,– он замолчал, тяжело дыша, положив руку на грудь.

– Ну вот… Сама не знаю, как жить, так и вас напрягла… Все-все, давайте успокоимся: как будет, так будет. Останусь пока… видно, дальше все же что-то придется решать,– тронула его плечо девушка, глядя куда-то вдаль огорода.

– Ты, дочка, только не придумывай ничего с собой сделать… Не зря бог тебя сберег. Надо жить, я сам через такое прошел, что другим и не снилось… знаю, почем фунт лиха. Может, и не совсем сладко тебе у нас живется. Но подумай сама, что Маня написала о себе. Не приедет она сюда, даже если позову. Сергея с собой забрал, хотел ей жизнь облегчить хоть как-то… Неспокойно везде, всем тяжело. И война не закончилась еще, на Дальнем Востоке воюют с японцами… Не знаю, что сказать, слухи всякие идут, узнать не у кого… Но как-то надо держаться…

Он тяжело поднялся, медленно пошел, постучал тростью по забору, потрогал яблоню и двинулся к дому. Анна долго сидела одна, все перемалывая свои слова, сказанные отцу, его ответ, строки письма Мани… Тихо к ней подошла Нина Ивановна, присела рядом, положила руку на плечо, погладила и мягко проговорила:

– Пойдем в дом, давно пора пообедать, ты с утра ничего толком не поела, уже скоро солнце садиться будет. Да и прохладно здесь уже. Поднимайся, простудишься ненароком. Не хватало заболеть.

Она помогла девушке встать, обняла ее и повела в дом.

***

Аня затихла, затаилась. Ночью долго не могла уснуть, все перебирала в мыслях строки письма. Она вспомнила пожилого солдата из конвоиров в усадьбе – дядю Митю, как его называли девушки, который привез их, русских, в комендатуру в Кессельдорфе для допроса. Комендант, полковник Иван Васильевич Федоров, расспросил трех девушек об их жизни в лагере, в усадьбе, писарь все записал, им выдали соответствующие бумаги. Разговаривали с ними негрубо, обещали при первой возможности отправить по домам. Иван Васильевич, ласково щурясь, посматривал на Аню, улыбался…