Жизнь в ветреную погоду

И когда они остановились, то стали вдруг видны Монахову, как будто под фонарем. Тот что-то ей бубнил сдержанно-грозное. Она отвечала легко, нарочито беспечно. Так все это видел Монахов, проигрывая про себя юношескую, ни разу не осуществленную серию ударов (давно он вот так не сражался!..). Но, что удивило Монахова, это возраст Ленечки — мужик его лет. Призе-мистый, одутловатый, небритый, почти как с бородой, в мятой, нечистой рубахе и сандалиях на босу ногу. Внимателен был Монахов, наделив от щедрот свое первое впечатление и некоторой симпатией к неудачливому возлюбленному: чем-то он мне симпатичен… Неконкурентная внешность Ленечки (Зябликов, значит, его фамилия, которая вдруг стала в сознании Монахова очень подходить Ленечке, как и внешность, и даже нарушение возраста — углублять симпатию…) так успокоила, что ли, Монахова. Безнадежность шансов соперника… Поймав себя на этом (все-таки все сейчас было в Монахове ускорено и обострено): «Как много в мужиках женского, даже бабьего…» — усмехнулся довольно Монахов.

Наташа приветственно взмахнула рукой и вернулась к Монахову. Ленечка подвинулся к маячившему за его спиной, такому же приземистому, но уже плохо различимому своему приятелю, и оба они отошли к третьему, слившись снова со стволами, пропав.

— Ну? — спросил Монахов.

Видимо, он как-то не так спросил, что-то выдал.

— Испугался? — Наташа засмеялась. — Он же добр, как подушка. Правда, он похож на подушку?

— Без наволочки, — сердито сказал Монахов. — Что ему надо?

— Это же Зябликов! Зябликову всегда одного надо. Спрашивал, нет ли у меня выпить.

— А ты?

— Я сказала, что ему хватит. Он уже под кайфом.

— Под кайфом?.. А чего вы с ним так долго разговаривали? — ревниво спрашивал Монахов.

— Он про тебя расспрашивал.

— Что — расспрашивал?..

— Нет ли у тебя выпить. Чего ты такой, пыльным мешком стукнутый, не пьяный ли сам? Не хочешь ли выпить, предлагал. А я говорила, что нет, не хочешь, не будешь… — Наташа вдруг расстроилась. — Хороший ли ты мужик?.. Ну чего ты пристал ко мне?..

— А ты что?

— А я что… Сказала, что замечательный.

— А он?

— Ну, тогда-то что, сказал. Ну чего ты пристал? Тебе-то что?

— Так. Странный он у тебя…

— Почему?

— Другой бы на его месте…

— Почему у меня? — вспылила Наталья.

— Твой Ленечка…

— Это не Ленечка. Ленечка там сзади стоял. Это Зябликов, про природу детские книжки пишет!..

— А я думал, твой Ленечка… — почему-то обрадовался Монахов. — Еще удивлялся, что такой старый… — быстро говорил он.

— Тебе не все равно? — удивилась Наталья. — Нет, ты мне скажи, тебе неужели не все равно? Правда?

Монахов улыбался.

Этот мирный, ласковый бандитизм будил в нем какое-то детское воспоминание, когда тоже вот так оказывалось, что зря боялся, что — наоборот.

— И что Зябликов — тоже хорошо пишет? — усмехнулся Монахов.

Наталья не ответила.

— Ленечка у меня из ящика телеграмму вытащил… — сказала она наконец убитым голосом.

Монахов не понял.

— Ко мне завтра тетка приезжает…

Наутро Монахов обнаружил, что жизнь его необыкновенно осложнилась.

Мать с ним не разговаривала. Ему показалась забавной ее ревность: так сомнительно относясь к невесткам, всегда занимать их сторону в подобных вот случаях. Жена тогда в ее ревности становилась как бы не в счет, и возможная измена не могла ее устроить как месть, а расстраивала как свежая ревность. Так он думал, и был не прав. Пришлось ему, однако, заглаживать. Для этого расписал он свои трудовые успехи, которые его так задержали. Отец охотно слушал и кивал: он сталкивался с подобными случаями в своей практике. Мать успокоилась и сказала:

— Значит, ты все свои дела уже сделал?

Это она отметила по существу. Это означало, что оставшиеся дни сын может безвылазно просидеть дома: есть-спать, с мамой наговориться, старика подбодрить. Монахов был тронут: очень ему снова нравились женщины. И мать — женщина. По существу.

— Ах, мама… — Так ласков был наутро Монахов, обнял мать, нежный, умиленный. — Моя мама.

— Твоя, твоя! А то чья же? — скороговоркой, весело отозвалась мать.

«Какой дурак! Какие ошибки!» — так восклицал про себя Монахов, совершенно не видя футбола, который вопреки ворчанию отца включила мать для сына, хотя он и не очень-то настаивал. «Мимо своего-то — и проходишь мимо…» Удар! Монахов вздрогнул: мимо. Усмехнулся. Отец, в отместку за переключение программы, рассказывал о космических пришельцах — самая ненавистная для матери тема. Сын вперся в экран и не видел, кивал отцу и не слышал. Мать была счастлива лаской сына.

И тут он понял, что уже опаздывает па свидание… И еще он понял, что попался — перестарался в рассказах о работе.

Что-то внезапное наплел, совсем уже не заботясь о правдоподобии, и когда прибежал, Натальи уже не было. Пометавшись в досаде, он ушел.

На следующий день оказалось, что она опоздала и он не дождался ее, всего каких-нибудь пять-десять минут. Дома у Наташи воцарилась тетя, они бродили по улицам. Наталья молчала. Монахов иссяк. Он вдруг вспомнил, что пропустил звонок жене — они прогуляли условленный час. Ему стало окончательно не по себе:. куда девался праздник?.. И как быстро!