Жизнь в ветреную погоду

Тут меня осенило: я ощутил себя Гулливером, пересекающим границу Великании с Лилипутией — холодок равенства самому себе пробежал по спине: когда я набивал чемоданы так, чтобы у нас было меньше «мест», втайне гордясь своим «умением укладывать» перед женою, не был ли я озабочен той же мыслью, какою и конструктор вагона в отношении меня?.. Немец встретился здесь с немцем: я его узнал. Пожалуй, гениальный этот конструктор сумел втиснуть в свой вагон еще одно купе против предыдущей конструкции, причем соблюдая все саннормы, «чтобы все было», — вставил как раз то купе, из-за которого всем стало одинаково не по себе. «О нет! — воскликнул я самому себе, — только немец способен довести нищету до богатства, а богатство до нищеты!..» Это был третий класс, доведенный до первого, да как! — не отличишь… но куда же подевался тогда сам первый класс? Это был диалектический вопрос. Щеточка в начале ковровой дорожки стала мне вдруг понятна: никто не стесняет вашу свободу: никто не заставляет вас вытирать ноги, вы сами, «невольно», пройдя по щеточкам, свои ноги вытрете и ступите на дорожку уже поневоле чистыми ногами. Значит, экономится сразу и ковровая дорожка, а скорее — пылесос и труд проводника: один метр ковровой дорожки — на десять тысяч километров пробега, полкило пыли на сто пассажиров… Все это не шуточное, между прочим, дело, помноженное на все километры и все вагоны и деленное на всех пассажиров! Ах, хочется сложить руки, лечь к стенке и, в очередной раз, ничего пе совершить полезного, а подумать понапрасну* кто это едет? и куда? и зачем?..

Кондиционирование в вагоне было продумано, по- видимому, безотказное, так как окна не были приспособлены к открыванию… Однако купе своею тщательностью все еще гипнотизировало нас, мы сидели на краешке как бедные родственники — никак нам было не расположиться: в руках держали образовавшийся при распаковке мусор, не зная, куда приткнуть, хотя столько было пустых, хотя бы для мусора пригодных отделений… Я вышел в коридор в поисках мусорного ящика. В привычном для него месте топтался, вроде меня, пассажир, с тем же мусором в руках. То ли этот ящик превращался в шахматный столик… мы не знали этого уже вдвоем. Тут, суровая, выглянула проводница: «Ведро в тамбуре!» — сказала опа. Вот эта понятная вещь там была! Мы порадовались и, облегченные, стали допытываться о кондиционере. «Не знаю, ничего не знаю!.. — огрызнулась проводница. — Вот придет инженер…» «Как инженер?.. — изумились мы оба. — В поезде есть инженер?» «В вагоне», — отрезала проводница. «Инженер вагона??»

Но — жизнь наладилась. Приданный новому вагону инженер кондиционера не включил, так как тот был отключен в принципе, более главным инженером, чтобы не испортили. Зато наш инженер сумел включить титан: проводница подобострастно сторожила единственный освоенный ею вентиль, на всякий случай не подпуская вообще никого к титану. Дорожку она скатала в рулон и убрала в свое купе. Один из пассажиров, по складу бригадир и умелец («глаза боятся — руки дела-ют»…), сумел не то открыть, не то взломать одно окно в коридоре — во всяком случае, закрыть его обратно инженеру не удалось, — в вагоне образовался сквозняк, мы вздохнули. Наконец на одной из станций подглядел я картину, окончательно меня умиротворившую: проводница открыла дверь на другую сторону и высыпала ведро с мусором на пути. Значит, приспособились, едем!